Большие люди

Волкова Дарья

— Валь, я поговорить с тобой хочу.

— Ну, давай поговорим.

— Иди сюда, — она садится на массажную кушетку, хлопает рядом, чтобы он услышал. А потом, уже почти не удивляясь, смотрит, как он уверенно проходит к месту. Он как-то рассказывал ей, что знает свой рабочий кабинет с точностью до полшага. И все меряет шагами.

А начать страшно. Вот страшно и все тут. Она вздыхает. Взрослая женщина, мать тоже уже взрослой, замужней дочери. А волнуется, как девчонка.

— Тоня, если тебе неприятен этот разговор, то и не начинай.

Ее всегда удивляло, как много

он слышит. Как угадывает только по голосу, какое у нее настроение.

— Дело не в том, что разговор неприятный.

— Но ты боишься чего-то.

— Я боюсь, что ты… откажешься, — слова вылетели сами собой.

Валентин молчит какое-то время. Сидит неподвижно. А потом произносит ровно:

— Вот ты о чем… Да, откажусь.

— Валя!

— Антонина, не начинай, прошу.

— Почему?!

— Скажи мне, Тоня, — он поворачивает к ней лицо. — А еще лучше — внимательно посмотри на меня, Тоня. Я слеп. Я инвалид. Я буду только обузой. И… я привык один.

— Может быть, я хочу о тебе заботиться! Если хочешь быть один — так и скажи. Но не решай за меня, чего хочу я!

— Тоня… Ну зачем?..

— Я тебе все сказала, — Антонина чувствует, как на глаза наворачиваются слеза. Но он их не увидит.

— Тонечка… ты плачешь?

— Нет.

— Плачешь. Неужели из-за того, что…

— Между прочим, — она вздыхает, вытирает слезы со щек, — это мужчине положено уговаривать женщину, а не наоборот.

— Я бы уговаривал, Тонь. Если бы имел право… Если бы мог рассчитывать… Между прочим, ты мне еще в студенчестве нравилась. А ты так скоропалительно выскочила замуж.

— Быстрее соображать надо было, Валентин Алексеевич! И вообще, ты сдал себя с потрохами, ты знаешь? Твои слова я воспринимаю как капитуляцию.

— Тонечка, не надо…

— Тонечкой будешь меня называть, когда жить к нам переедешь!

— Тоня… — он грустно усмехается. — Ну, вот скажи мне, зачем тебе я?

— Между прочим, ты очень привлекательный мужчина. До сих пор. Вон, стройный какой, не чета мне.

— Очень привлекательный… просто до слепоты.

— Дурак ты, Валька. Кстати, в этом есть и плюсы.

— Да? И какие это?

— Во-первых, ты не будешь замечать, если дома беспорядок. И что на мне бигуди, нет косметики и старый халат. А во-вторых, ты помнишь меня тридцативосьмилетней. И не знаешь, как я постарела.

— Тоня… — Валентин горько улыбается, качает головой. — Ох, Тоня, Тоня…

— Если я сейчас уйду, — произносит она чуть слышно, — то больше не приду сюда.

— Не надо, — он безошибочно находит ее ладонь на массажной кушетке. — Не уходи.

Григорий любит просыпаться раньше и смотреть на нее спящую. Вот сейчас Люся лежит, повернувшись к нему спиной, хотя так бывает редко. По подушке растекся водопад ее волос. Тоненькая бретелька пересекает округлое плечо, норовя сползти. Гриша потерпел сокрушительное поражение в борьбе с ее пижамами, так и не добившись желанной обнаженности любимой женщины в постели. Ну, за исключением очевидных случаев. Но, по крайней мере, кошмарные пижамы с зайцами сменили шелковые сорочки, которые были приятны на ощупь. Да и на взгляд — тоже.

Он легко трогает бретельку пальцем, и она сползает окончательно, совсем оголяя плечо. Красиво. Он прикасается к теплой коже губами, Люся сонно вздыхает, поворачивается на спину.

— Уже пора? — бормочет она, не открывая глаз.

— Через пару минут будильник зазвонит, — он изучает такое знакомое лицо: аккуратный нос, мягкие губы, заметный только на ощупь детский пушок над верхней. Открываются серо-голубые глаза. Улыбается ему.

— Доброе утро, Гришенька.

— Доброе, — на сожаление ему краткий поцелуй в теплые, еще сонные губы. — Вставай. Я пойду кофеварку включать и крокодила выгуливать. Уже скребется под дверью.

Кофе по утрам всегда готовит он. Им нравится одинаковый — умеренно крепкий и без сахара. Пока Гриша гулял с собакой, Люся сделала бутерброды. А во время завтрака звонит ее телефон. Это что-то совсем из ряда вон выходящее — когда работа начинает ее беспокоить в полвосьмого. Если это не родные, конечно. В любом случае, этот ранний звонок ему не нравится, и он внимательно прислушивается к разговору. Кажется, все-таки с работы. Совсем обнаглели!

— Что случилось? — едва она успевает закончить разговор.

— Заведующая звонила. У нас там авария рядом с «Фламинго», воду отключили. Сказала, что мы сегодня не работаем — без воды там делать нечего, не положено по нормам санитарным.

— То есть, тебе на работу не надо?

— Только в два, — она слегка растеряна. — Когда первый сеанс на дому. А до двух… окно, получается.

— Так это же хорошо. Иди, поспи. Не высыпаешься же.

— А ты?

— А я поеду на работу, — со вздохом. — Кто же меня отпустит?

— Жаль, — Людмила встает со своего места, подходит к нему, обнимает за плечи. И, наклонившись к уху: — Не хочешь сеанс массажа? Индивидуальный? Я могла бы… очень тщательно надо тобой поработать…

— Люся… — стонет он. — Прекрати! У меня на девять совещание назначено!

— Прости-прости, — целуя его в макушку и разгибаясь. — Конечно, езжай. А я, пожалуй, и правда пойду, попробую поспать, раз уж такой шанс выпал.

Она не спеша выходит из комнаты, на ходу расстегивая пуговки на синем джемпере. Он остается один и смотрит на телефон, лежащий тут же, на столе. Размышляет Григорий недолго.

— Олеся, отмени совещание, у меня срочные дела. Буду позже.

— Людмила, ты мне обещала! Что никаких сеансов после семи! — любимый мужчина, он же теперь — законный супруг, не стесняется в демонстрации негодования.

— Гриша, это особый случай. И особый клиент.

— Мужчина?

Его ревность была бы так лестна, если бы не доставляла ей столько проблем. И так пришлось существенно пересмотреть свою клиентскую базу, потому что реально же до скандалов доходило. Смешно… и не смешно одновременно. Когда Гришка злится, это выглядит очень не смешно. И объяснять ему бесполезно, собственник чертов.

— Гриша… он парализованный. Пожалуйста, пойми, ему нужно. Я много лет с Александром Андреевичем работаю.