Большие пожары
Шрифт:
Элита быстро встала и расстегнула платье на своем узеньком плече. Повернувшись к Берлоге, она показала ему длинный, чуть зарубцевавшийся шрам на левой лопатке.
— Думаете… мне приятно показывать эту гадость?.. — проговорила она через силу.
— Что это? Кто? — забормотал Берлога, вспыхнув и потянувшись к Элите, точно желая закрыть чем-нибудь ее плечо.
— Берлога, — грустно сказала Элита, — я знаю, что не могу рассчитывать на ваше доверие. Может быть, вам надо… ощупать этот безобразный рубец? Пожалуйста! Боже мой! Делайте, что хотите, я умоляю вас! — голос ее сорвался и перешел в отрывистый
Дина Каменецкая приближается к журналисту, кладет ему на плечи свои руки, заглядывает в глаза.
— Берлога! Мой славный, рыжий, веснущатый грубиян! Разве я не сдала всех своих преступных позиций? Разве…
Теплая волна ударила в лицо Берлоге.
Этот сухой блок-нот, эта черная вездесущая автоматическая ручка в клетчатом пальто, репортер, газетчик — разве он видел, слышал, переживал что-либо подобное?! Он чуть подался вперед и своими жесткими губами встретил пахучие, жирные от помады губы Элиты.
Тоска! Печаль! На этом месте никак нельзя замкнуть кольцо лирической американской диафрагмы… Голос скрипучий и резкий, как горящая букса, рвет сладкую концовку:
— Нет, гражданка! Вы еще не сдали всех своих преступных позиций.
В дверях стоял Куковеров.
Берлога бросился к нему.
— Вы с ума сошли!
— У кого что болит, тот про то и говорит, Берлога.
— Вы — дурак!
— А вы — арестованы!
Итоги и перспективы?
Вот приходо-расходная ведомость. Арестованная Дина Каменецкая, она же Элита, тщательно изолирована в камере Допра. Камера заботливо обита асбестовым картоном.
Берлога реабилитирован. Советы и пожелания серьезного Куковерова вынудили его законсервировать внезапную, как златогорские пожары, страсть к бедной Элите. Установлен регламент его свидания с Диной. Профилактический метод…
Затем открылись и сошли в окончательный расход два лица:
Первое —
Человек, убитый Куковеровым и погубивший за минуту до своей смерти Ленку-Вздох, был опознан Берлогой и оказался врачом сумасшедшего дома.
Второе —
Уединенный дом, в котором являл свою силу Берлога, был заботливо оцеплен милицией. Со всяческими предосторожностями прошли в кабинет. Медленно откидывается сидение дивана, и Куковеров видит труп похожего на себя человека. Грим, вероятно, стерся с его лица во время борьбы с Берлогой. Куковеров с секунду всматривается в лицо трупа, потом неторопливо сдирает ненужные более усы с губы мертвеца, и новое, несомненное сходство проступает полностью.
Затейливо расчесанный парень, простофиля и шляпа — швейцар и дворник Струковского особняка!
Враг хитрый, ловкий, организованный, начинал сдавать свои позиции. Но — как жалко! — мертвые молчат, мертвые всегда молчат.
С трудом Берлога узнает свою жертву, лишенную грима — человека, с которым он не так давно мчался в автомобиле. Счет сведен.
Да, счет сведен, но не пора ли увеличивать итоги? Ведь дело № 1057 спрятано где-то Ленкой? Почему погибла она? Не дикий ли бред — эта история с бабочками? Где Горбачев? Фальшивый ли, настоящий — где он? Где оба Горбачева, наконец? Где человек с бородавкой и шрамом на мочке уха?
Где, где они?!
Константин ФЕДИН
Н. ЛЯШКО
Глава XVI
«И страшные толки про красную свитку исчезли с появлением утра».
Ваня Фомичев совершил поступок, поразивший многие трезвые головы. Особенно ошеломлен был златогорский проповедник вольной любви, бывший мистик, ныне неврастеник и какой-то сверх-коммунист-индивидуалист, а по-нашему — просто «ист». Он позеленел от удивления, окутался туманом тайны и сказал:
— Не верю! Чтоб живой комсомолец, футболист, да так поступил? Это клевета на молодежь! Не верю!
И пусть не верят. Началось все с того, что Ваня прочитал в заводском клубе свою пьесу. Не ахти какая пьеса вышла у него, но драмкружок клуба ухватился за нее, долго репетировал, готовился. За два дня до спектакля один из актеров вывихнул ногу, и Ване пришлось заменить его.
На сцене он очутился в роли своего собственного героя-красноармейца, парня добродушного. Роль его невесты играла бывшая делопроизводительница союза металлистов, Сарочка Мебель.
В конце пьесы действие разворачивалось так: город окружили белые, герой-красноармеец отступил с полком, белые заняли город, в дом невесты красноармейца ворвался офицер, девушка понравилась ему, он начал увиваться за нею и давать волю рукам и губам… Насилие уже готово было встать в ряд бывших до него бесчисленных насилий. Но затрещали пулеметы, зацокали копыта, взрыв, — и на пороге красноармеец, т.-е. Ваня. Он вырвал из рук насильника невесту, т.-е. Сарочку Мебель. Он обнял ее и прижал к себе крепко, по-настоящему, как винтовку, и заговорил так, как надо было говорить, — вопреки пьесе и злому шипенью суфлера. Этой вольностью он спас и спектакль, и свою пьесу: вышло жарко, убедительно и хорошо… Зрители дрогнули, перестали быть зрителями и какую-то минуту не дышали…
Сарочка тоже волновалась, но была в миллионе верст от мысли, будто Ваня не жених ее, а олицетворение свободы и мести всех угнетенных… Наоборот, — она чувствовала, что Ваня обнимает ее, единственную, и обнимает так, как никто не обнимал, так, как она не мечтала. Она была в восторге, и ей чудилось, что зрители хлопают ей, что они радуются за нее: наконец-то, и к ней пришло счастье. О том, что до этой минуты она была несчастной, никто и не подозревал. Ей даже завидовали.
Роду она древнего и богатого. Папаша ее, Самуил Мебель, при царе имел в Златогорске мельницу и не завалящую какую — паровую, и лавки имел, и дом, и семью, и несколько гнездышек на стороне.