Большое гнездо

Зорин Эдуард Павлович

На дворе было сухо, изжаждавшаяся земля впитала обильную влагу. От мокрых кустов и деревьев подымался теплый пар.

Отъехав немного от мельницы, боярин попридержал коня, прислушиваясь: сквозь шорох листьев позади снова послышалось мерное скрежетанье жерновов.

Дальше, до самых Потяжниц, дорога бежала лесной опушкой, а на подъезде к деревне — берегом небольшой речки, поросшей на мелководье приземистым камышом и жесткой осокой.

Небо было ясное, тишина и покой царили вокруг, боярин подремывал в седле,

с досадой и щемящей сладостью вспоминая податливую Дунеху. «Ничо, — думал он. — Заломить было ветку да поставить метку. Никуды от меня не денется».

Поближе к деревне услышал Одноок на полях непонятный шум и бабьи стенанья.

— Нешто помер кто? — равнодушно спросил он отроков.

Те тоже прислушивались, привставали на стременах. Один из них поторопил коня плеточкой, выехал на пригорок. Постоял там, потом развернулся, подъехал к боярину.

— Батюшка боярин, кажись, в деревне беда.

— Да что стряслось-то?

— Издаля не разглядишь, а только сдается мне, крик не напрасный...

Забеспокоившись, Одноок дернул поводья — конь побежал шибче. На склоне к реке, за плетнями, начинались огороды. От огородов к мосткам бежали мужики, размахивая кольями. Не видя боярина, кричали, разевая обросшие волосами рты. Издали все они были на одно лицо. Вот передние призадержались, набычились, сшиблись с теми, что были позади. Гвалт, треск, вопли.

Отроки вырвались вперед, врезались на конях в бушующую толпу, замахали плетками. Часть мужиков отпрянула, кинулась в воду. Двое парней сворачивали за спину руки третьему, другие пинали его ногами, стараясь угодить в лицо.

Чуя беду, Одноок подъехал, прикрикнул на дерущихся:

— Эй, кто тут за главного?

Из толпы выкатился неказистый мужичок, сдернул шапку, обнажая плешивую голову.

— Кто таков?

— Староста я... Колосей.

— Куды глядишь, Колосей? Почто боярина не встречаешь?

У Колосея лицо перекосилось от страха.

— Батюшка боярин, — упал он ему в ноги. — На оплошку нашу не гневись, а вели слово молвить.

— Говори.

— Ждали мы тебя, хлебом-солью встречали. Бабы, ребятишки малые тож... Вышли за околицу, а тут енти — с кольями да засапожниками. Беда. Еле отбились, а попа, окаянные, прирезали. Сунулся он со крестом, а его в ту самую пору ножичком и полоснули... Кончается поп, положили его на паперти. Худо.

Староста обернулся к лежавшему на земле окровавленному мужику:

— Вот ентот и полоснул... Куды с ним вожжаться? Конобея, боярина соседского, холоп. Тихой был, в гости к нам из-за реки хаживал, за девку нашу сватался... Ишь, как глазищами-то стрижет — злой, ровно гадюка. Кусается...

Холодея сердцем, Одноок резко оборвал Колосея:

— Из конобеевских, говоришь?

— Холоп-то? — заморгал выгоревшими ресницами староста.

— Убивец — из конобеевских, спрашиваю, что ли?

—

Из конобеевских, из чьих же еще, — подтвердил староста.

Боярин спешился, отдал поводья отроку, шагнул в расступившуюся толпу. Окровавленный мужик попытался встать, но ноги не держали его — висел на вытянутых руках, запрокинув лицо, глядел затравленно, как подраненный волк. Дышал тяжело, со всхлипом.

Одноок склонился над ним, черенком плети тронул за подбородок. Налитая злобой толпа сомкнулась снова, за спиной боярина слышались голоса:

— Чо глядеть, в реку его — пущай ершей кормит.

— Душегубец!..

— Нехристь поганой.

— Житья в деревне не стало... Днесь всю рожь за болоньей потоптали. Бабы в лес по ягоды ходить опасаются...

— Защити, боярин.

— Заступись..

«Сучий сын Конбоей, — подумал Одноок. — Эка чего выдумал...» Был он в сильном волнении, вспомнил, как ходил сватать Звездана, как поссорился с боярином. Однако, на что уж сам был он коварен, а от Конобея такого не ожидал. «Не будь я Однооком, — рассуждал он, выходя из толпы и садясь на коня, — если за ущерб и разорение не поплатится Конобей!»

— Погодь-ко, боярин, — остановил его староста. — Про мужичка-то ничего нам не сказал. В реку его али как?

— В реку сунуть недолго, завсегда успеется. А покуда заприте его в погребе. Да зорко стеречь, дабы не утек.

— У нас не утечет, — заверил Колосей и велел тащить мужика в деревню.

Толпа побежала в гору за отъехавшим боярином.

Перво-наперво направил своего коня Одноок к церкви — взглянуть на попа.

Бабы встретили его у паперти громкими причитаниями:

— Отдышался батюшка, помер... Отнесли его в избу. Плачут все, матушка шибко убивается...

Поп лежал в горнице на столе — длинный и бескровный. Одноок перекрестился, постоял возле покойника. Чувствуя, что кружится голова, вышел на свежий воздух.

Мужики сидели на лавочке перед поповой избой, возбужденно обсуждали случившееся. Сплевывали себе под ноги, крестились, вздыхали. Не замечая стоящего на крыльце боярина, говорили смело:

— Конобей-то из чужих, ему всё едино. А нам и от свово лихо.

— Жаден Одноок. За потоптанную-то землицу небось с нас же и взыщет...

— Куды податься, где правду искать?

— Чья сильнее, та и правее...

— Тише вы, Колосей идет.

— Не попу бы — был он доброй и беззлобивой, — а Колосею ножик под ребро.

— Как же. Когда схватились с соседскими, дык он сбоку. А как приехал боярин — напереди всех оказался.

— Кшить вы! Холоп на холопа послух, аль того не знаете?

Только тут заметили мужики боярина. Стоит себе в тенечке, краем уха к разговору прислушивается. Слышал не слышал, бог весть, а от греха подальше стали мужики помаленьку разбегаться в разные стороны.