Большое гнездо
Шрифт:
— Посадский?
— Не, — помотал головою Митяй. — Послушник я...
— Ишь ты — послушник... А почто стрелы в меня метал?
Г лаза у Митяя забегали, лицо сморщилось — вот-вот пустит слезу.
— Чо глядеть? Кончай его — басовито посоветовал кто-то из воев. Другие, рассудитель-ные, оборвали сурово:
— Тебе бы только кровушку пустить... Нишкни!
Басовитый упирался:
— Со мной-то они небось разговоров не говорили. Женку мою не пожалели, а ведь опять же — с дитем...
— Про то и думать забудь,
Митяй тонюсенько поскуливал, сидя на земле. Теперь одна надежда у него была — на Звездана. К нему и обращался молодой лучник с изменившимся от испуга лицом:
— Пощади, дяденька. Я больше не буду.
— Погоди-ко, погоди, — сказал, наклоняясь ниже, Звездан. — Что-то лик твой мне вроде знаком.
Митяй униженно проговорил:
— С игуменом Ефросимом тогда, в избе-то...
— Вот те на! — выпрямился Звездан. — Да как же сразу-то я тебя не признал?
— Запамятовал, — с надеждой в голосе сказал Митяй и попытался улыбнуться.
— Эвона, расцвел малец, — послышалось сзади. — Старые, вишь ли, знакомцы. А ты — «кончай его»...
— Я чо? — смягчаясь, прогудел бас. — Вот и я про то говорю — знакомцы, значит...
— Да как же ты с луком в засаде объявился? — стал выспрашивать у Митяя Звездан.
— Знамо, не по своей воле, — совсем оправившись, отвечал Митяй. Опасность миновала (видно было по лицам воев), и он поднялся, отряхиваясь, с земли. — Послал это меня игумен в Новгород. Ступай, говорит, да спроси у попа Ерошки обещанную давеча книгу. Вот и отправился я, как было велено, а у ворот, и до Ерошки еще не добрел, схватили меня Мартириевы людишки, сунули в руки лук, отправили на городницы. А после уж сюды — Ярославовых воев стеречь.
— Да многих ли настерег-то?
— Ты — первой...
По всему выходило, что правду говорил Митяй.
— Ну ладно, — успокоил его Звездан. — Я тебе не ворог, и ты — русской человек. Молись, что в мои руки попал.
— Вовек не забуду...
— Выходит, сызнова я тебя спас. Да вот гляди мне — в третий раз не попадайся.
Понравилось Звездану, что хоть почти и однолетки они, а он вроде бы за старшего. Вой благодушно улыбались, поддакивали, кивали ему. И у них полегчало на сердце — кому охота безвинную кровь проливать?
— Так куды же тебя деть? — соображал Звездан, глядя на Митяя. — Коли здесь оставим, вернутся дружки, снова возьмут с собою. А лишнего коня у нас нет...
— Да что за печаль? — прогудел вдруг тот, что с басом. — Пущай садится ко мне — конь подо мною крепкий, а до Новгорода не десять поприщ скакать.
Сказано — сделано. Сел Митяй впереди воя, ноги свесил на сторону, и отряд, не мешкая, снова тронулся в путь.
Скоро выехали к верховьям вытекающего из Ильменя Волхова. А там до Новгорода рукой подать.
На городницах и стрельнях толпились люди, с удивлением
— Как бы и отселева стрелу не метнули, — осторожно переговаривались вои.
— Ишь, изготовились...
— Хоронятся малый за старого, а старый за малого.
Подбадривая друг друга, глядели на стены с опаской.
— Эй, кто такие будете? — крикнул, перегнувшись со стрельни, боярин в кольчуге.
— От князя Всеволода посол ко владыке Мартирию! — так же громко и с достоинством отвечал Звездан, придерживая коня.
— А не врешь? — усумнился боярин.
— Да почто врать-то? Вот и княжеская печать при мне.
Боярин еще немного помотался на стрельне и исчез. Чуть погодя открылись ворота под башней, и из них выехал всадник на соловом коне. Внимательно рассмотрев печать, повертев ее так и эдак, он крикнул снова появившемуся на стрельне боярину:
— Все верно, батюшка боярин. Вели посла пущать.
Въезжали под своды ворот в настороженной тишине. Не слышал Звездан привычного гомона толпы, не видел сбегающегося поглазеть на прибывших любопытного народа.
Люди стояли угрюмо, провожали послов недоверчивыми взглядами. Крепко запер их в пределах города Ярослав, хлебушка к ним через Торжок не допускал — вытянулись, осунулись и побледнели лица ремесленников и посадских, но вот купцы и бояре выглядели, как и прежде, — самодовольные и дородные. Им голод не беда, им еще и прошлогодних припасов хватало с лихвой.
Боярин, вопрошавший со стрельни, встретил их на выезде из ворот. Приближая к близоруким глазам, сам еще раз осмотрел-обнюхал печать. Возвращая ее Звездану, сказал с паскудной ухмылкой:
— Ехал-скакал ты, мил человек, а Мартирию неможется. Нынче не примет он тебя, поживи покуда у нас.
— Из веку хлебосолен был Новгород, — степенно ответствовал боярину Звездан, — а только ждать мне не велено. Такова Всеволодова воля: с Мартирием встретиться тотчас же и немедля скакать с ответом.
Давно пора бы понять боярину, что с владимирским князем не тягаться капризному Мартирию, но сказывал он не свои, а чужие речи и обещать Звездану ничего не мог.
— Сегодня час поздний, — сказал боярин уклончиво, — а завтра поговорю с владыкой.
И верно, солнце клонилось к закату, настаивать на своем Звездан не стал, поскольку и сам понимал: пока суд да
ряд, не один час уйдет. А в болезнь Мартириеву он не верил. Когда приходил в Новгород Ефросим, тоже прикинулся владыка хворым. А с хворого — какой спрос?
Но наказ Всеволода был неуклончив и строг, да и сам Звездан видел: самое время приспело, пришла пора ставить новгородское боярство на колени. Не потерпит больше народ безграничного своевольства владыки. А помощи ждать Боярскому совету неоткуда — все князья перессорились друг с другом, им не до Новгорода. И Всеволода ополчать супротив себя никому охоты нет.