Большое кино
Шрифт:
— Пойми, наши отношения были от начала до конца придуманными. Либерти, которую ты себе нафантазировал, совсем не та, какой я была и какая есть.
— Это что еще за речи?
— Вы только его послушайте! «Что за речи»…
— Я тебя не понял.
— Вот упрямец! — Либерти старалась собраться с мыслями, а он лишь улыбался, глядя на ее усилия.
— Это серьезно, — предупредила она.
— Правда? — Пирс потянулся к ней, но она увернулась.
— Не отвлекай меня, сейчас наступит просветление… Если я ошибусь, ты меня поправишь. Я сказала: Либерти, которую ты якобы знаешь, —
Если хочешь уйти — скатертью дорога.
— Не хочу я уходить, — пробурчал он тихо. — Хочу послушать про «настоящую» Либерти.
Набрав в легкие побольше воздуха, она выпалила:
— Настоящая Либерти — не воспитанница степенных монахинь уважаемой миссии «Марикнолл». Настоящая Либерти выросла в монастырском приюте Святой Марии на Реке.
— Звучит как будто не менее достойно…
— Как бы ни звучало, это был простой католический приют для сирот в графстве Уэстчестер…
— И значит, не тюрьма Синг-Синг…
— Далеко не тюрьма, но и не «Марикнолл». У сестер не было университетских степеней, что бы я об этом ни плела, а сама я не была прилежной ученицей. Хочешь, скажу, кем я была в старших классах?
— Кем?
— Дешевкой! — Она расширила глаза, но Пирс молчал. — Я сбегала из общежития после наступления темноты, намазавшись косметикой, которую воровала в местном магазинчике: темно-синие тени для глаз, белая губная помада, черные чулки — соображаешь? Однажды мы с еще одной дурой засиделись в баре после того, как посмотрели в местной киношке «К востоку от Эдема». Дежурная сестра поймала нас в коридоре в три часа ночи, обозвала грешницами и обещала геенну огненную в случае, если в ближайшую пятницу мы не покаемся. Я уперла руку в бок, выставила ногу в черном чулке и сказала:
«Все это хреновина, сестра, сами знаете». Сестра была так поражена, что ничего не ответила. Потом, как бы я ни задерживалась, она никогда больше не грозила мне адским пламенем.
— Могу себе представить! — Он ухмыльнулся.
— На этом ложь не кончается. Помнишь, я говорила о таинственном благодетеле, твердила, что тебе нечего беспокоиться о моей участи после колледжа, что благодетель не даст мне пропасть? — В глазах Либерти появились слезы.
— Помню. — Улыбка сошла с его лица.
— Никакого таинственного благодетеля не существовало, а если он и был, то так ни разу и не показался. Были только подарки — пять раз я получала на дни рождения подарки неизвестно от кого. В общем, я была дрянной девчонкой, сущим наказанием для сестер, которые меня совершенно не понимали. Правда, были и те, кто пытался понять, например, сестра Мэри Бет. Ей бы стать косметичкой или женой мастера по кондиционерам, а не Христовой невестой; ничего не знала, кроме телевизора, только и мечтала поскорее к нему прилипнуть. Мы сидели с ней вместе в комнате отдыха и смотрели старые фильмы: почти все, что я знаю, я почерпнула оттуда. Еще одна сестра, Бертран, которая была на голову выше остальных, направляла мое чтение, уговаривала поступить в колледж. Как она мной гордилась, когда я попала в «Сейди Лу»! Она понимала, что это только ее заслуга. Это она заполнила за меня вступительную анкету. Она предупреждала, что такая недоучка, как я, испытает в колледже Сары Лоуренс шок.
— Она не ошиблась?
— Ни капельки. Но не потому, что я мало читала. Меня — чучело с белой помадой, синими тенями, в черных чулках — потрясло другое: все студентки оказались бунтарками, хоть и принадлежали к зажиточному среднему классу. Я сравнивала себя с ними и не могла уразуметь, чего тут бунтовать.
— Хорошо тебя понимаю.
— В первый же день я заперлась в туалете, смыла косметику, порвала и выкинула чулки. Но дешевка так дешевкой и осталась.
— Тебя замучили угрызения совести, потому что ты никогда никому не рассказывала об этом этапе своей жизни. Но любому наблюдательному человеку нетрудно было бы его восстановить.
Либерти села на кровати и долго смотрела в потолок.
— Ты хочешь сказать, что мой обман — это не так уж страшно?
— Во-первых, ты не обманывала, а просто не говорила всей правды. Ты сказала мне, что выросла в заведении вроде «Марикнолла». Если бы ты назвала его приютом Святой Марии, я бы и глазом не моргнул — но все равно уже на второй год я все о тебе выведал.
— Что?!
— Навел о тебе справки.
Она в задумчивости оперлась на локоть.
— Вот сволочь!
— Если хочешь знать, я пытался разыскать твою родню.
— Неужели? Какое благородство!
— Я тоже так думал. Хотел преподнести тебе на день рождения сюрприз.
— И что же?
— Все оказалось крайне сложно.
— То есть?
— То есть тебя передали в приют Святой Марии на Реке анонимно.
— Итак, стопроцентный подкидыш! — Она криво усмехнулась.
— Я люблю тебя, Либерти Адамс, и мне не важно, что ты выросла в нищем приюте и была, как ты говоришь, дешевкой.
Я люблю все, через что ты прошла, потому что это сделало тебя такой, какая ты есть.
— Как романтично!
— Я знал, что тебе понравится.
— Долго сочинял?
— Ты же знаешь, у меня штат помощников.
— Есть еще какие-нибудь заготовки?
— У меня другое на уме… — Пирс хотел ее обнять, но она снова вывернулась.
— Да, я была дешевкой, но сексом не занималась. В день убийства Кеннеди я пошла в подвал с парнем, который попытался исправить это упущение, пустив в ход средний палец, но президент был застрелен в тот самый момент, когда это должно было со мной произойти, и я решила: это знак, что мне лучше повременить еще несколько лет.
— Мудрое решение! — Пирс поцеловал ее в шею.
— Наслаждаешься? — усмехнулась она.
— Более или менее.
— И нисколько не сомневаешься, что я досталась тебе невинной?
Он недоуменно покачал головой:
— Знаешь, я никак не могу понять, неужели для такой современной женщины, как ты, это имеет хоть какое-то значение?
— Действительно странно, — согласилась Либерти. — Наверное, дело в том…
— Ну, в чем?
— Нет, не скажу.
Он, словно шутя, заломил ей руку за спину: