Большое сердце
Шрифт:
Двадцать шесть часов лежит перед окопами разведка — днем отползает в кусты, ночью снова тянется сюда.
— Чего ты ждешь? — шипит Швед, лежа возле Смолина.
— Экой ты торопыга, — хмурится старшина. — Потерпи.
Арон и сам понимает: гитлеровцы на автоматные очередишки разведчиков не ответят пушками и пулеметами. Не клюнут на такую приманку мертвоголовые. Смолин прав: выжечь надо их из дзота и забраться туда самим. Тогда разговор иной: враги решат, что русские пробились на левом фланге.
Старшина заметил: в полночь
Луну затягивают облака. Начинает уныло бубнить дождик.
Спать хочется! Смолин пытается совладать с дремотой и… закрывает глаза. Просыпается он от шепота Шведа:
— Саша, уже полночь, а они все еще в дзоте. Начнем, что ли?
— Иди, Арон, к черту! — беззлобно ругается Смолин. Швед молча отползает на свое место.
Днем в болотине нечеловечески трудно. Утопаешь по плечи в грязной воде, не высунешь головы из кустов. Не пошевелись, не пророни ни слова. Пустая оплошка и — все под нож: и дело, и жизни. Один звук, луч, упавший на автомат, нож, загремевший о ложе, кашель — и тебя засекут огнем.
А комары! Ужасная это гнусность на войне — комары! Грызут тебя сквозь ватные куртки, свистят над головой. И покурить нельзя, чтоб отпугнуть их дымом. Тьфу, подлость!
И все же умудрились разведчики даже поспать немного. Странный и страшный это сон! Закроешь глаза и на пять, а может, на десять минут, положив пальцы на спусковые крючки, проваливаешься с головой в клейкую ямину. Но даже и во сне уши работают. Тявкают пушки, завывают минометы — спят люди. Но стоит прозвучать одному чужому, внезапному слову, — и открыты у разведчиков глаза.
Только известно: не было еще такого дня, который не сменился бы ночью. Спустилась она и на Старорусские болота, затянув сперва легкой дымкой, а потом черным пологом унылую равнину.
Снова почти вплотную подползли разведчики к передовой.
Даже Бядуля не выдержал, тихонько потрогал старшину за плечо:
— Сколько ж можно, взводный? Пытай счастье.
— Ждать надо, Анисим!
— Надо, — грустно согласился Бядуля.
Появился молоденький желтый месяц на небе, чем-то удивительно напоминающий цыпленка: не то цветом, не то глупым и милым младенчеством своим.
Для солдата луна — это тоже военная обстановка. Иногда позарез нужна она в бою, в другой раз ждешь не дождешься какой-нибудь мелкой тучки, чтоб закрыла она медную бесстрастную рожу этого соглядатая.
Светлые стрелки на часах Смолина показали без четверти час, когда возле дзота зачавкала грязь под коваными подошвами.
Старшина прислушался, поднял голову и посмотрел вперед долгим, пристальным взглядом.
У огневой точки, намеченной для налета, прошелестели голоса, прозвучала команда, затих шорох удаляющихся шагов.
И сразу Смолин почуял: прибавило силы,
— Начали!
Номоконов, стукаясь подбородком об автомат, пополз за Смолиным. Швед кинулся кружным путем — отрезать выход оставшемуся в дзоте дежурному. Пайчадзе и Бядуля остались на месте: прикрыть товарищей огнем, если что случится.
Дзот был совсем под рукой, когда эвенк Номоконов увидел часового.
Он стоял, привалившись к блиндажу, и, черный на черном, сливался с ночью.
Семен оглянулся на старшину, вытянул из чехла нож.
Разведчики поползли в разные стороны.
Немец почуял что-то. Как птица, стал он тянуться головой в тот край, где лежал Смолин. Потом поднял винтовку и шагнул вперед.
Тогда черная тень метнулась снизу вверх и слилась с тенью часового.
— О-ох! — приглушенно выдохнул часовой и мешком опустился на землю.
Старшина кивнул разведчикам. Швед потянул дверь на себя и очутился в блиндаже. Коптилка из небольшого снарядного патрона светилась в углу.
Через несколько секунд Швед выскочил наружу и позвал эвенка в блиндаж.
Взглянув на пулемет, Номоконов коротко улыбнулся. Это была универсальная скорострелка «МГ-39», хорошо известная разведчикам.
Повесив на себя металлические ленты с патронами, вырвав пулемет из амбразуры, Номоконов выскочил из дзота.
Эвенк положил оружие на бревна перекрытия, открыл и откинул крышку короба, вставил ленту в приемник, закрыл крышку магазинной коробки. Даже проверил: плотно ли ползун шатуна прилег к левой стороне крышки. Убедившись, — все так, как надо! — Номоконов взглянул на взводного. Смолин кивнул головой. Тогда эвенк плотно притиснул к плечу приклад из пластмассы, нажал на нижний спуск.
Длинная трассирующая очередь распорола темень ночи. Тотчас мелко и ровно застучали автоматы Смолина и Шведа. И тотчас же в ответ залаяли, захрипели пулеметы, одиночно ударили винтовки. Потом где-то закашляла скорострельная пушка, и ее поддержали басовито средние орудия.
«Пушка… пулемет… пулемет…» — лихорадочно запоминал Смолин, переползая с места на место.
А Номоконов все стрелял и стрелял.
И тут во все горло завыла вражеская оборона! Трудно уже стало различать отдельные выстрелы и очереди пулеметов.
Наконец фашисты разобрались — левый фланг бригады бьет по своим: русские прорвались на позиции!
Прошло несколько минут. Смолин вдруг забеспокоился. Огонь противника ослабевал: оправились, видно, от испуга, поняли — русских немного.
Неподалеку зачернела одна фигура, другая, третья. Послышались обрывки команд. Редкими цепями, перебегая и ложась, солдаты «Мертвой головы» обходили дзот.
Подкова все ближе, все ближе к блиндажу. И вот, сорванные с земли резким, как хлыст, криком, эсэсовцы пошли в штыки. Петля захлестнула блиндаж. Но в нем никого не оказалось.