Большое зло и мелкие пакости
Шрифт:
Едва высадив ее у дверей офиса, он стал строить планы, как вечером привезет ее к себе.
Купить, что ли, какой-нибудь благородной еды, вроде этих самых креветок?
— Игорь, — спросила она, — что ты молчишь?
Не мог же он сказать ей про креветки!
— Я не молчу. Я просто еще раз предупреждаю тебя, чтобы ты не выходила из офиса.
— Я и не собиралась, — и она повесила трубку. Вот зараза! Даже говорить не хочет. А он пускал над ее очками младенческие пузыри и думал, чем именно станет ее кормить.
Позвонили из проходной. Тамара Селезнева прибыла
На этот раз Тамара была не в белых, а в голубых бантах и оборках. Банты украшали ее бюст, плечи и живот. Выглядела она так внушительно, что капитан невольно поежился и призвал на помощь Анискина.
— Дорогая Тамара Петровна, — начал “Анискин” задушевно, — позвал я вас для того, чтобы выяснить некоторое обстоятельство, которое вы от меня скрыли.
— Скрыла? — перепугалась Тамара.
— Скрыли, — подтвердил “Анискин” отеческим тоном, — совершенно точно скрыли, уважаемая Тамара Петровна. Почему, когда мы в первый раз разговаривали, вы мне ничего не рассказали про всю катавасию с записками?
— Ка…какую катавасию? — запнувшись, спросила Тамара и вытаращила на капитана черные глазищи. Глазищи были очень правдивые. Излишне правдивые.
— Тамара Петровна, что именно происходило с ящиком, в котором были записки? Почему он все время куда-то перемещался?
— Ку…да перемещался? — и Тамара моргнула.
— Вот я и спрашиваю — куда?
— Что — куда?
— Тамара Петровна, — сказал Никоненко нетерпеливо, — не валяйте дурака. Все ваши одноклассники рассказывали мне, что вы исключительно активная и умная дама. Давайте по порядку. Вы придумали игру “в почту” и поставили на сцену ящик для записок. Все, кто хотел, писали записки и кидали их в ящик. Что произошло потом? Зачем вы во время торжественной части отнесли этот ящик в туалет, какую именно записку вы из него достали и сожгли на лестнице в банке из-под маслин?
Тамара изменилась в лице, как будто капитан предъявил ей обвинение в убийстве.
— Откуда вы… вы что… как вы…
— Да никак, — Никоненко махнул рукой. — В начале вечера ящик с записками стоял на сцене. В конце вечера тоже стоял. А в середине ящика не было. Если бы его утащил кто-то посторонний, это обязательно кто-нибудь заметил бы — все сидели в зале, скучали и от скуки смотрели по сторонам, пока на сцене произносили речи. На вас с ящиком в руках никто не обратил внимания — вы и так с ним весь вечер носились. На лестнице что-то жгли, и туда легко попасть из женского туалета. В коридоре, который ведет к лестнице с другой стороны, свет не горит и нет окон. Нет никакого резона ковыряться в темноте, когда можно пройти через туалет. Потапов сказал, что, сидя на сцене, видел, как вы то и дело посещали это заведение. — Он помолчал. — Давайте, Тамара Петровна. Рассказывайте.
Тут она залилась слезами. Слезы были крупные, искренние, падали на банты и оставляли круглые мокрые пятна. Никоненко смотрел равнодушно.
— Я не знаю, зачем я… я просто так… я потом испугалась очень…
Он дал ей немного порыдать, а потом сказал строго:
— Хватит, Тамара Петровна. Из-за ваших выходок я столько времени потерял! Давайте-давайте, рассказывайте.
— Дина писала записку, — сказала Тамара Селезнева и вытащила из рукава носовой платок в голубых кружевах, напоминавших почему-то о дамских подштанниках, — я стояла как раз за ней и видела, как она писала. Она Димочке писала, Лазаренко. Что именно, я не видела, только фамилию. Вы знаете Дину?
— Знаю, — кивнул капитан.
— Я ее всю жизнь ненавижу, — сказала Тамара, и слезы у нее моментально высохли, как будто их и не было. — Ух, как ненавижу! Меня Вадим из-за нее бросил, понимаете?
— Который за вами в школе ухаживал? — проявил капитан невиданную осведомленность.
— Мы потом поженились, — сказала она с ненавистью, — нам было по восемнадцать лет. Я его очень любила, а он мне каждый день говорил: посмотри на себя, какая ты дура, зачем я тогда от Динки к тебе вернулся! Она и красавица, и умница, и стройная, и сексуальная, а ты корова, бомбовоз в юбке! Однажды он дома не ночевал, а когда вернулся, объявил, что переспал с ней, и она волшебная, совсем не такая, как я. Ну, я собрала вещи и вернулась к родителям.
— При чем здесь записка, которую она писала Лазаренко?
— Я ее вытащила! — гордо сказала Тамара. — Я вынесла ящик в туалет, открыла, нашла записку для Димочки и положила себе в сумку. Я решила, что если она ему свидание назначает, то пусть он об этом ничего не узнает, а она решит, что он не хочет, понимаете?
— Пытаюсь, — сказал Никоненко.
— А вместо той записки я написала другую. Я написала какую-то чушь: берегись, мол, пощады не будет и все такое. И положила в ящик. И поставила его на сцену.
— А потом?
Тамара улыбнулась и расправила на обширном колене голубые платочно-подштанниковые кружева.
— Потом я решила, что все это такие глупости. И то, что я ей угрожала, и ненавидела ее, и Димочкину записку утащила, как в седьмом классе. Стыдно мне стало и противно. И я решила, что лучше мы совсем эти дурацкие записки раздавать не будем. Кстати, и ящик куда-то делся. Я даже не знаю, где вы его потом нашли? Ну вот. А с Диной в конце вечера я даже поговорила. Просто так. И на Уварова мне наплевать. У меня хороший муж, две дочери, и они все меня любят, несмотря на то, что я… бомбовоз в юбке.
— Понятно, — сказал Никоненко, — дальше что?
— А когда… все это случилось, я вспомнила, что у меня в кармане Динина записка. Кстати, она странная была, я потому про нее и вспомнила. Не было там приглашения на свидание, там была какая-то вроде инструкция, что ли.
— Какая именно?
— Я не помню. Кажется, там было написано: “Теперь уезжай и больше ко мне не подходи, потом все обсудим”. А подробнее я не помню. Ну вот. После того как Потапов Марусю увез и мы милицию вызвали, я решила, что, если скажу про записку, меня сразу в тюрьму посадят и ни одному моему слову не поверят. Я пошла на лестницу и сожгла ее. А потом вы приехали. Я за вами в щелку подсматривала. Из туалета.