Большое зло и мелкие пакости
Шрифт:
На кухне было еще хуже. Там продолжались шестидесятые годы с нелепым желтым шкафом с раздвижными дверцами, узенькой посудной стойкой, которую невозможно было закрыть, потому что ключ был потерян, когда Игорь пошел в первый класс, а без ключа она никак не закрывалась, допотопной плитой, состоящей из сплошных углов и чугунных смертоубийственных решеток. И стол тут был с исцарапанной столешницей, и шаткие табуретки на желтых выворачивающихся ногах.
Полный набор.
Почему ему всегда казалось, что дом его мил и уютен?
— Сядьте здесь, — приказал Никоненко и не узнал своего голоса, — если надо в ванную, то следом
И скрылся на кухне.
Чем ее кормить? Лобстеров и креветок в его хозяйстве не водилось, а мороженые котлеты из коробки она вряд ли станет есть.
Впрочем, это не его проблемы. Не хочет есть, пусть не ест. Авось с голоду не помрет. И так небось с утра до ночи голодает, вот и похожа на копченую рыбу кильку.
— Давайте я картошки почищу, Игорь Владимирович, — сказала она у самого его локтя, и он с грохотом уронил в раковину нож, — или что предполагается на ужин?
— Омаров сегодня, как назло, нету, — ответил он злобно, — идите, Алина Аркадьевна, на диванчик. Посмотрите телевизор. Умеете телевизор включать? Или вам его покойная прислуга включала?
— Разумеется, прислуга, — сказала она спокойно и задрала рукава безупречной кашемировой водолазки, открыв худые смуглые руки, — дайте мне нож. И не злитесь так ужасно. Нервные клетки не восстанавливаются.
— Плевать я хотел на нервные клетки.
— Где картошка?
— В ведре под лестницей.
— А где лестница?
— Идите отсюда, а? — попросил он почти жалобно. — Я устал как собака, и вы еще мне навязались.
Она моментально вышла, и он расстроился.
Да черт тебя возьми, сукин ты сын, куда тебя несет? Что ты бесишься? Какое тебе может быть до нее дело?! Она вне всего. Она проходит по делу. Она богачка и стерва. Броненосец “Потемкин”.
Дверь открылась. Вернулся худосочный броненосец с картошкой наперевес.
— Она у вас проросла, — сказала Алина, показывая на картошку. — Что ж вы ее на свету держите!
Оттеснив капитана от раковины, она пристроила ведро и стала ловко чистить грязно-бурые, с лиловыми ростками картофелины.
— Дайте кастрюлю, Игорь Владимирович.
— А что, — спросил он глупо, — мы будем ее варить?
— Вы хотите жарить? — Она не отрывалась от картошки. — Давайте жарить. Тогда ставьте сковородку.
Он выудил из плиты тяжелую чугунную сковороду, добавив самому себе душевных терзаний из-за ее крайнего неэстетизма. Очистки проворно и бесшумно падали на предусмотрительно подстеленную газетку.
— Что ж у подруги жизни-то не остались? — Ему нужно было говорить что-нибудь неприятное, чтобы поддерживать себя в раздраженном состоянии, которое что-то слишком уж быстро стало меняться на неуместную благость.
— Маню и так два раза чуть не убили, — сказала она, коротко глянув на него, и стала проворно стричь в сковородку тоненькие картофельные лепестки, — мне не хотелось, чтобы нас — убили обеих. Кроме того, из вашей машины я ей позвонила, и она мне сказала, что у нее… Потапов. Вы знали об этом?
— О чем — об этом?
— О том, что Потапов… у Мани?
— Это имеет значение?
Она со стуком опустила нож.
— Игорь Владимирович, что вы все время придуриваетесь! Или в вашей действительности министры всегда живут в хрущевках с одинокими мамашами?
— Они правда раньше никогда не общались? — спросил капитан. Картошка шипела на сковороде, стреляла маслом.
— Никогда не общались. До того вечера.
— А Владимира Сидорина вы знаете?
— Кто такой Владимир Сидорин?
Никоненко вздохнул.
— Никто. С сообщением из школы вам позвонили на мобильный телефон?
— Да.
— У вас есть определитель номера?
— Нет. Я пользуюсь мобильным только в личных целях. — Она улыбнулась. — У меня в офисе есть нормальные телефоны. На мобильный мне звонят родители. Маня, Федор…
— Любовники, — подсказал Никоненко.
— Любовники, — согласилась Алина. — Определитель мне не нужен. Дайте крышку.
— Какую крышку?
— Сковородку накрыть.
Он с грохотом выудил алюминиевую крышку и бахнул ее на сковороду.
— А что же вы к любовнику за защитой не кинулись?
Она посмотрела на него, вытирая руки кухонным полотенцем. Бриллиантовые ручейки на ее пальцах переливались оскорбительно и нахально.
— Так получилось, Игорь Владимирович, что в данный момент у меня нет любовника.
— Что так? Все разбежались? Или замена в основном составе?
— Я трудно уживаюсь с мужчинами, — сказала она холодно. — Единственный мужчина, с которым мы хорошо ладим, — это Федор Сурков.
Опять Федор Сурков!
— Вы феминистка? — спросил он, взявшись руками за край раковины.
— Кажется, раньше вы думали, что я лесбиянка.
— А вы лесбиянка?
— Я не феминистка и не лесбиянка, — она взмахнула полотенцем, заставив его отшатнуться, и зачем-то пристроила его Игорю на плечо, — и я не очень понимаю, почему это вас интересует.
— Меня это не интересует.
Она вдруг улыбнулась.
— Ну, раз не интересует, извольте. В моей фирме работает двенадцать мужиков от двадцати пяти до тридцати восьми лет. Два моих зама, программисты, креативщики и так, мелкие сошки. Пока я не пересела в отдельный кабинет, мы все работали в одной комнате — знаете, такой американский способ организации бизнеса, все друг у друга на глазах. Я думала, что сойду с ума. Все мои двенадцать мужиков с утра до ночи рассказывали друг другу и мне, как они недомогают. У одного давление, у второго изжога, у третьего с утра что-то в виске свербит, у четвертого спина чешется, и так каждый день. Примерно раз в неделю один из них обязательно не приходит на работу — и все по состоянию здоровья. Оба моих зама очень озабочены проблемами фигуры и постоянно сообщают мне бюллетени своего привеса. Я им говорю, что нужно себя в руках держать, а они мне говорят обиженно — тебе легко, ты в тренажерный зал ходишь! Им даже в голову не приходит, что они тоже могут ходить! Заварку они неизменно выливают в цветы, потому что дойти до сортира ни у кого нет сил. Цветы плесневеют и гибнут. Кондиционер никогда не работает, потому что на них “дует”, а потом воняет, как в казарме. И это, черт побери все на свете, молодые образованные столичные мужики! На днях у одного на носу вскочил прыщ. Офис целый день не работал. Несчастный страдалец ходил от стола к столу, косил глазами, поводил своим носом, — она изобразила, как именно он поводил носом, и капитан, давно сдерживавшийся, чтобы не захохотать, не удержался и захохотал в полный голос, — поглаживал его, одалживал у девиц пудреницы, рассматривал в зеркало, спрашивал, что ему теперь делать, и сообщал, что такое с ним впервые в жизни! Достаточно? Или еще рассказать?