Большое зло и мелкие пакости
Шрифт:
— Знаю-знаю, — сказал капитан после недолгого молчания, — чтобы повидать Дмитрия Лазаренко.
— Да. И даже когда училась, я ни с кем не дружила. У меня кличка была “моль облезлая”. Я такая и была. Тамарка меня жалела и из жалости со мной общалась. А потом Алина появилась, и мне стало на все наплевать.
— Кстати, как она появилась?
— Очень обыкновенно. На лыжных соревнованиях. В Нескучном саду катались сразу несколько школ. Я упала и сломала лыжу. Все мимо проехали, а она остановилась, и мы с ней кое-как до финиша доковыляли. Я ногу растянула,
— Добрые какие, — не удержавшись, едко сказал Никоненко.
— Добрые, да, — вскинулась Маруся, — они замечательные люди, каких мало. Я, например, больше таких не знаю.
— Вы все-таки подумайте, — попросил Никоненко, — вспомните, может, вы вместе куда-то ходили и кого-то встречали.
Маруся обещала подумать и вспомнить, но как-то неуверенно, так что капитан сразу понял, что ее воспоминания — дело гиблое.
Кто-то что-то говорил ему об этом, но он никак не мог вытащить из памяти, кто именно, что и когда. Просто тогда он не придал этому значения, а следовало бы придать.
Он приедет вечером домой, выпишет на бумажку всех, с кем разговаривал и виделся, и станет вспоминать по очереди. И вспомнит. Он профессионал, хоть в этом и сомневался полковник Печорин.
Дина появилась в его кабинете, как будто выкристаллизовалась из весеннего воздуха, свежего ветра и родниковой воды. Не помогая ей, он смотрел, как она снимает длинное невесомое светлое пальто, как улыбается, как садится, как осторожно ставит на вытертый паркет безупречные ноги в безупречных туфлях, и странная мысль пришла ему в голову. Алина Латынина и Дина Больц были “одной крови”, одного класса и даже казались похожими друг на друга, но Дина не вызывала у капитана никаких эмоций, кроме профессионального охотничьего интереса. А об Алине он даже думать спокойно не мог, не то что уж смотреть!
Пропали твои благие намерения, капитан, подумал он со вздохом. Не будет у тебя вечером никакой работы. Будет одна Алина Латынина.
— Дина Львовна, — сказал он, когда Больц устроилась с наибольшим комфортом и выложила перед собой на стол крохотный мобильный телефон и тоненькую пачку сигарет “Вог”, — расскажите мне, пожалуйста, что за инструкции были в вашей записке к Дмитрию Лазаренко.
Наверное, она готовилась к разговору, потому что совершенные губы сжались только на секунду. Она готова, но ей неприятно, вот что означали эти сжавшиеся губы.
— Да никакие это не инструкции, Игорь Владимирович, — сказала она легко, — это была просто записка. Димочка давно меня не видел и весь вечер от меня не отходил, и надоел мне ужасно, и я ему написала, чтобы он уезжал, потом поговорим. Вот и все.
“Умница, — мысленно похвалил ее капитан Никоненко. — Ты решила, что я записку нашел и почерки сличил или сделал еще что-то в этом роде, как делают в таких случаях в кино, и отрицать существование записки тебе кажется глупым. Правильно тебе кажется, дорогая”.
— А зачем вы писали? Словами нельзя было сказать?
— Он не отходил от меня ни на шаг. Я от него устала ужасно. Вот и написала. Просто так, чтобы до него дошло.
— Дина Львовна, — сказал Никоненко лениво, — вот тут у меня все подробненько записано. Это у меня привычка такая, я все записываю. Я перед вашим приходом листал свои записи, и вот что обнаружилось: с Дмитрием Лазаренко вы говорили один раз. В присутствии Владимира Сидорина. Один раз за весь вечер. Если хотите, устроим допрос с пристрастием, вызовем доктора Сидорина, спросим у него. Он все помнит, уверяю вас. Он и на вечер пришел только затем, чтобы на вас посмотреть. Если этого мало, спросим у остальных участников шоу. Хотите?
Она готовилась, конечно. Вопрос о записке ее не испугал. Но превращение Никоненко из табуреточно-тупого милиционера, которого так легко и приятно было обвести вокруг пальца, в хладнокровного и стремительного охотника ее напугало.
— Разве, — пробормотала она, — только один раз? А мне показалось, что весь вечер. Наверное, он сильно меня достал. У вас в кабинете можно курить?
— Конечно.
Прикуривая, она быстро соображала, как бы ему доходчиво объяснить, чтобы он понял, что с ней шутки плохи и лучше всего ему от нее отвязаться.
— Игорь Владимирович, — придумав, начала она, — я говорю вам совершенно точно, что мои дела не имеют к вашим никакого отношения.
— Это вам только так кажется, — перебил он, не дав ей закончить, — не надо меня учить, что имеет ко мне отношение, а что не имеет, Дина Львовна. Скажите, что было в записке, которую вы написали господину Лазаренко заранее и которую он читал? Это тоже все видели. — Насчет всех он приврал. — Ведь вы ее написали?
— Я написала Димочке одну записку и бросила ее в Тамарин ящик. Больше я никаких записок не писала, — сказала она холодно.
Длинная трубочка пепла на ее тоненькой папироске вздрогнула и упала ей на юбку. Она нетерпеливо стряхнула ее рукой, остался след.
— Дина Львовна, записок было две. И вы, и я это знаем. У меня нет второй записки, но сейчас приедет ваш Димочка и моментально подтвердит, что записок было две. Вы же его знаете. Прикрывать вас он не станет.
— Не было никакой второй записки, — сказала она. — И вообще, если это допрос, предъявите мне санкцию прокурора, или что там полагается предъявлять в таких случаях, я вызову адвоката и позвоню Сереже Калинину.
Ох-хо-хо, подумал капитан Никоненко.
Сергей Калинин был знаменитый в Москве банкир и промышленник, герой телевизионных репортажей и газетных статей.
Итак, на заднем плане появился еще Сергей Калинин. Сережа то есть.
Ее нужно было успокоить, и Никоненко это сделал.
— Зачем звонить Калинину? — испуганно спросил участковый “Анискин”. — Не надо, не надо, Дина Львовна! Мы уж лучше с вами сами разберемся, между собой.
Безупречная Дина почувствовала почву под ногами, потушила сигарету и села прямее.