Большой Боб
Шрифт:
— Сообщите мне день и час похорон.
В это утро она не обменялась ни словом ни с кем, за исключением троих мужчин, которых Люлю не знала, — двое были средних лет, а третий весьма преклонного возраста; остальные приветствовали его с большим почтением.
Как только катафалк тронулся, Люлю обернулась: видимо, почувствовала себя неловко, оказавшись в первом ряду с одними только родственниками мужа. Она позвала знаком кого-то, кто шел позади меня, но так как на призыв ее не откликнулись, отыскала мадемуазель Берту и заставила
Я с женой, Джон Ленауэр, Рири и маленькая г-жа Мийо (ее муж не смог прийти) держались вместе, а вскоре к нам присоединился Леон Фраден.
Не знаю, сколько народу шло в процессии; на глаз, не меньше трехсот человек: когда я обернулся, хвост людей в черном растянулся по улице самое малое метров на сто.
Катафалк медленно полз вверх по авеню Жюно, и все прохожие обнажали головы; потом он проехал по узеньким улочкам Монмартрского холма и вскоре достиг площади Тертр.
Здесь, несмотря на утренний час, на террасах кафе зонтики были уже подняты, а столы накрыты скатертями в красную клетку. У одного кафе стоял автобус с иностранными туристами, и высокая светловолосая девушка в шортах щелкала фотоаппаратом.
На площади стоял сельский стражник из коммуны Либр в светло-синей блузе, форменном кепи и с барабаном. Он хорошо знал Боба. Им частенько доводилось выпивать вместе. Случайно он явился в форме или нет — не знаю. Но когда гроб вносили в церковь, он вытянулся, как на параде, и ударил в барабан.
Все женщины зашли в церковь, большинство же мужчин осталось на площади, и многие, конечно, разбрелись по ближним барам.
Люлю и мадемуазель Берта оказались в первом ряду по одну сторону гроба, семейство Петрель встало по другую.
Люлю, несомненно, зря покрасила волосы накануне похорон, да и портниха сделала ошибку, выбрав для платья такой фасон, что оно обтягивало фигуру еще похлеще, чем те черные брюки. Может быть, дело было в контрастности солнечного света и черного атласа? Не знаю, но еще никогда Люлю не казалась мне настолько обнаженной: казалось, под платьем на ней ничего нет.
Двери церкви остались открытыми, и уличный шум мешался со звуками органа и песнопениями. Службу отправлял аббат Донкёр, высокий и такой мускулистый и мощный, что сутана и стихарь выглядели на нем, как маскарадный костюм. Только что широкими шагами, словно футболист, он прошествовал по улице следом за мальчиком из хора, несшим крест, громогласно читая стихи Писания и с вызовом поглядывая на прохожих.
Сочетание солнца на улице и полумрака в церкви было прекрасно; под своды, где царила прохлада, тянуло теплым воздухом, приносившим городские запахи.
Мужчины, задержавшиеся на площади Тертр, подоспели к выносу святых даров.
На кладбище в похоронном автобусе поехали только близкие и аббат Донкёр со служкой. Так как на Монмартрском кладбище мест уже не было, Боба хоронили в Тиэ.
Эти похоронные машины почему-то напоминают мне шарабаны.
Произошла сумятица, как в самом начале на улице Ламарка. Стали образовываться группки. Некоторые явно направлялись к столикам на террасах кафе, в толпе уже крутилась цветочница и предлагала букетики. Я, моя жена, Джон Ленауэр, Рири и г-жа Мийо уходили вместе; Джон порывался угостить нас, как вдруг я заметил Аделину, которая одиноко стояла на тротуаре и поглядывала в мою сторону.
Машину я оставил на улице Коленкура. Мне нужно было сделать еще два визита. Я объявил жене и остальным:
— Я вас покидаю.
— И не хотите быстренько выпить глоточек?
Я покачал головой. Аделина направлялась к лестницам на улице Мон-Сени, и через несколько шагов я догнал ее. Если она хотела мне что-то сказать, то такую возможность я ей предоставил.
— Вы на улицу Ламарка? — поинтересовался я.
— Нет. Сегодня мы уже не работаем. Я иду к себе на улицу Шампионне.
— Вы живете с родителями?
Она удивленно, почти с недоумением взглянула на меня.
— Это было бы трудно, даже если бы я хотела. Они живут в департаменте Финистер.
Стоило ей заговорить, и она сразу стала казаться старше: для ее лица и фигуры голос у нее был какой-то «взрослый».
Пройдя в молчании несколько шагов, она вздохнула, словно констатируя факт:
— Ну вот и кончилось.
Прохожие обгоняли нас. Мы шли не спеша, и она, словно прогуливаясь с кавалером, помахивала сумочкой.
Я чуть не спросил:
— Что кончилось?
Но я понимал ее состояние. С озабоченным видом Аделина продолжала:
— Вы уверены, что он покончил с собой?
— Настолько, насколько в подобных случаях можно быть уверенным.
— Странно, — пробормотала она.
Я чувствовал, что она хочет, но не решается продолжить разговор. Чтобы помочь ей, я задал вопрос:
— Когда вы виделись с ним в последний раз?
Она ответила, со значением произнося каждое слово:
— В субботу после обеда.
Значит, вот она, ее тайна. Я уже интересовался, как Боб провел день, ставший для него последним. Мадемуазель Берта сказала, что, вероятней всего, играл в карты «У Жюстена».
И снова, чтобы поддержать разговор, я спросил:
— У вас?
Аделина кивнула и, помолчав, добавила:
— Я живу в меблированных комнатах, и если мужчина мне нравится, я не против, чтобы он ко мне зашел. Боб иногда приходил, чаще всего в субботу во второй половине дня. Хозяйка знала, но не ревновала.
— А про последнюю субботу ей известно?
— Меня она не спрашивала. А я решила сама не рассказывать из-за того, что случилось на следующий день в Тийи.
— Долго он пробыл у вас?