Большой шеф Красной капеллы: Впервые в мире беседы с Леопольдом Треппером
Шрифт:
В это время мы уже вели очень серьезную работу совместно с Французской компартией. Партия начала тогда создавать партизанское движение, в то же самое время для разведывательной работы создавались особые группы. Итоговые сведения поступали и ко мне. Скажу конкретно. По линии профсоюза железнодорожников собирали материалы от всех машинистов, которые вели поезда в сторону Польши, к советским границам. В конце недели мы имели сведения: прошло столько-то поездов и т. д. Эти материалы через связных ЦК партии получал я. Таким образом, в моих руках концентрировалось столько материалов, что в Центр я мог направлять только каких-то 20 процентов. Передавать все не было возможности — надо было шифровать, направлять через сеть, которая была не очень хороша, через передатчики. Ну, например, наша связь, которая поддерживалась с правительством Виши. Вся оккупационная германская армия во Франции содержалась за счет французов. Директор финансового департамента Виши каждый месяц совещался о немцами, получал сведения о количестве солдат, которых он кормил. Таким образом,
41-й год, несмотря на провал в Бельгии, был исключительно важным для нашей разведки. Когда сложились связи, источники, тогда работала группа людей, которая знала, для кого она работает, потом было очень много источников, из которых одни знали, что работают для Красной Армии, другие не подозревали.
Через Анну Максимович приобрели в Шато Билерон в прекрасной местности поместье с замком и устроили что-то вроде дома отдыха для людей из вермахта. Она лечила заболевших нервами, лечила всех секретарш, работавших в немецких военных и других учреждениях. Причины заболеваний были разные — то влюбилась в генерала, то еще что. Все знали, что Анна Максимович прекрасный психиатр, что она связана с немцами, тем более что ее брат обручен с немкой. Туда охотно приезжали, проводили неделю или две, метод лечения был таков, что узнавали абсолютно все. Я создал тогда принцип, что нет надобности добиваться генерала, когда можно связаться с секретаршей. Добившись полного доверия секретаря, можно было все знать — что делается, что хорошо, что нехорошо. Что в ставке, кто уходит, какие части приходят. Идя по этому пути с самого начала, мы могли за два месяца до начала нашей войны иметь самые точные сведения о подготовке. Это были не случайные сведения. Данные шли, например, через организацию «Тодт». Главным инженером организации «Тодт» работал Хайнц Кайнц, которого, между прочим, мне удалось спасти от смерти, сейчас он жив и где-то живет на Западе. Этот Кайнц перед началом войны уезжал куда-то. Работал он на укреплениях Атлантического вала. Их вызвали и шел разговор о всевозможных изменениях в работе, связанных с подготовкой войны на востоке. Так как он был одним из инженеров «Тодта», дружил с Гроссфогелем, вернулся из поездки и рассказал — будет война. Мы вели перепроверку. Я не отправлял ни одних сведений, если не имелось трех, четырех, до пяти доказательств, что сведения верны.
Так получилось — в одно и то же время мы узнали из Виши сведения, сколько дивизий уходит на восток от железнодорожников, что подтверждало другую информацию. В политических кругах получали дополнительные сведения. В 41-м г. я считаю, что самым главным результатом нашей работы было то, что если бы тогда более основательно занялись теми материалами, которые я переправлял, Зорге переправлял, из Праги получали, было над чем призадуматься и делать из этого выводы, давать политическую и военную оценку. Так продолжалось и в 42-м г. Наша коммерческая организация «Симэкс» покупала и продавала материалы для постройки Атлантического вала, наши сотрудники имели право ездить повсюду, абсолютно повсюду. Немцам мы продавали такую дрянь, мировую! Они не особенно смотрели, что им давали. Сейчас в Париже живет человек, тогда молодой парень, который разыскивал эти материалы (Келлер?). Француз, он вместе с женой остался жив. Через организацию «Тодт» поддерживали знакомство в кругах офицерства. Там раскрывается картина, которой раньше никто не знал. Мы старались добывать деньги, скупать всевозможные вещи и перепродавать их. Это были невероятные барахольщики. Когда, например, в 42-м г. летом в Париже появился замминистра Тодта Кунам, к нам обратились с просьбой, нельзя ли ему помочь купить ковры. Мы его отправили в Марсель, это Жаспар покупал ему ковры, которые должны были отправить в Швейцарию. Купили ковры все порченые, но внешне они выглядели хорошо, и передали.
На советском фронте против нас выступала французская дивизия, которую, кстати говоря, фактически организовал Жак Дорио. Священником в дивизии был де Люке, сестра этого графа, с которой мы познакомились, была уверена, что работа идет на Англию. Она всегда была окружена немецкими офицерами, она была в фаворе — родственница графа, сражающегося с большевиками. Она была красивая дама. Это только пример. Когда придется все описывать, надо вспомнить десятки всевозможных эпизодов. Это было что-то колоссальное.
Но главные трудности у нас были другие. После 13 декабря нам все время надо было быть начеку. В Центре думали, что волна эта уже прошла. В феврале ко мне были большие претензии — почему я отозвал, убрал Кента. Я ответил — я лучше знаю. А в это время они уже разыскивали нас. Одна из тех, что была арестована, она знала Кента, но не знала, что это действует советская разведка. Но потом после раскрытия Макарова противнику стало многое ясно.
Макарова раскрыли где-то в марте 42-го г., когда руководитель команды «Роте капелле» взял его к себе в Берлин. Из Брюсселя он уехал Аламо, а обратно вернулся Макаровым. Арестовали его 13 декабря 41-го г. Первые два месяца был как Аламо, потом, когда абвер уже собирался прекратить дело, потому что не находилось никаких доказательств, все это и случилось. Арестованные продолжали сидеть, или их хотели ликвидировать.
Зондеркоммандо гестапо Гиринг перенял от абвера все это дело, он приехал в Брюссель и начал работать. Увез Аламо. Вы найдете шифровку, в которой
— Скажите, является ли Макаров Аламо?
Получаю ответ — да. Стало ясно, возникла смертельная угроза для наших людей. Надо предпринять все, что возможно, и не допустить провала. Я не хочу сейчас высказывать своего мнения, что не сделано было, это другой вопрос. Я знал, что делается в берлинский группе. Начали сбрасывать парашютистов, одного, второго, третьего, но они все попадались, сразу или несколькими днями позже. Ошибка была та, что направлять парашютистов надо было не в Берлин, а сначала к нам. А мы переправили бы их в Германию на другой адрес. В Центре была уверенность, что в Берлине все в порядке. С одной стороны, я сообщаю, что среди арестованных 13 декабря есть люди, которые знают шифровки, полученные из Центра, где были названы адреса трех руководителей — Бойзена, Харнака... что это может стать известным противнику{41}.
Вопрос: 13 декабря пеленгация сыграла свою роль? Я думаю, что нет, это была случайность. Это абсолютная случайность. Потом они стали делать вид, что заранее знали, на самом же деле они еще три месяца спустя не знали, что арестованные имеют отношение к советской разведке. Думали, что это партийная какая-то группа, связанная с Северной Францией. В 42-м г. в Брюсселе у меня работали многие. Профессор — Венцель — познакомился с Ефремовым. Я не вхожу сейчас в его оценку, когда он приехал, это были выброшенные деньги. Я его спрашиваю, что вы конкретно делаете. По указаниям мои люди ходят по ресторанам, узнают по петлицам номера частей... Конечно, это тоже нужно, но это так мало. Нам же нужны были обобщенные, собранные сведения для аналитических выводов. Зачем мне посылать какихто пятьдесят человек искать номера, если можно где-то наверху, где знают, кто приезжает, кто уезжает, сделать это быстрее и лучше. С одной стороны, можно было знать через движение Сопротивления. Немцы часто приезжали на короткий отдых в Париж. Это было вроде интуризма. Там был наш человек. Приезжали солдаты, которые были долго на фронте, или приезжали в Париж те, кто отправлялся на фронт, и перед отъездом их привозили в Париж на день-два. Наш сотрудник раз в неделю давал сводку — солдаты таких-то, таких-то дивизий уезжают, такие-то вернулись с фронта.
В 42-м г. начинается период, когда в нашей работе большую помощь оказывала компартия. С передатчиками дело у нас не ладилось, я получил разрешение связаться с товарищами из партии. Получил согласие. Меня там знали, встречались с Дюкло, который в это время руководил подпольной работой. Связывались с Периолем, главным героем. Это был человек, коммунист. В чем была его первая работа. В Париже находились двое молодых людей, которые еще раньше обращались к советскому консулу с просьбой о возвращении в Советский Союз. Тогда существовало такое положение, что лица, родившиеся на территории в пределах страны, имели право репатриироваться. С Суслопаровым{42} я говорил, что у меня нет радистов, а к нему как раз и явились Мира Сокол и ее муж Герш Сокол. Он врач, она окончила университет в Бельгии. Оба коммунисты, прекрасные люди. Решили привлечь их, сделать радистами. Фернан Пориоль взял их к себе и обучил работе. Так создалась у меня новая точка в Париже. Создалось две точки. Всего было таким образом четыре точки передач.
То, что проходило по партийной линии связи, сохранилось до конца, здесь никаких провалов не было. Некоторый материал они переправляли в Лондон по радио, часть с курьерами, оттуда это шло в Москву.
Первый, очень тяжелый удар нам нанесли весной сорок второго года. В Бельгии в то время Ефремов руководил фактически частью моей группы. Получаю сведения, что он попался. Поехал туда сам, через наших людей начал уточнять, в чем дело, и уточнил. Ефремов значился финляндским гражданином. Когда я уточнил, что он работает уже с немцами, в Центре считали, что у него все в порядке, что действительно дня три его задерживали, уточняли паспорт, оказалось, все в порядке, и его выпустили. Вы найдете в архиве шифрограмму, в которой указывалось, что все в порядке, и мне предлагалось с ним встретиться. Он через Райхмана{43}, который сначала не был провокатором, потом сел, был связан с полицейским, называвшим себя участником Сопротивления. Ефремов искал себе новый паспорт, тот должен был дать его. Там Ефремова накрыли. Через Мальвину{44} они уже знали, кто он такой, и в течение трех дней завербовали его. Договорились с ним быстро. Через некоторое время он вызвал к себе связную Шнайдман или Шнайдер, потом играла не очень хорошую роль.
В то время, когда из Москвы сообщают, что все в порядке, я узнаю, что в разговоре со связной Ефремов утверждает: черт их побери, Отто и все другие сухими вылезут из воды. Ты должна знать — я попался, сижу. О нас гестапо все знает, нужно работать с ними. Она сказала, подумает, и сообщила о разговоре мне. Через два дня я ее снял, уехала в Париж, оттуда в Лион, потом должна была ехать в Швейцарию обратно. Из Лиона не уехала.
Я знал — немцы почувствовали, у них не все в порядке, я не выхожу на встречи. Я к этому времени создал свою спецгруппу, свою контрразведку. В этом большую роль играл Пориоль, который мог уточнять: попалась ли какая станция, что и как произошло. Играл большую роль также Гроссфогель. Группа эта с нашей работой не имела ничего общего и занималась только нашей контрразведкой. Это давало возможность следить шаг за шагом, что происходит. Мы узнали подробно, как все было с Ефремовым.