Большой шухер

Влодавец Леонид Игоревич

— Может, в «Куропатку» вернемся? — спросил Луза.

— Нет, это тоже не выход, — покачал головой Агафон. — Если сегодня Лавровку распотрошили, это вовсе не значит, что за нас завтра не возьмутся. И мы там Сэнсею со свежим нагаром на стволах да еще и с лавровскими баксами на хрен не нужны.

— Не надо было этого Штыря отпускать, — сказал Гребешок. — Его запросто сейчас приберут, и он нас заложит. Просто так, от тоски по маме. Мы и так в лесу наследили. Если жара начнется, на гектар трупятиной потянет. Конечно, и найти могут не сразу, и сообщить не сразу решатся, а опознать, может, не сумеют. Но риск очень большой. В общем, у меня есть

предложение. Забыть до завтра о Москве и махнуть на шестьдесят километров в сторону от дороги. И от этого места далеко, и не больно населенное.

— Это куда же? — прищурился Агафон.

— На деревню к бабушке, — хмыкнул Гребешок. — Бабка у меня живет в соседнем районе. Глушь обалдеть какая!

— А ты давно бывал у нее? — спросил Агафон.

— Года три назад, когда еще в милиции работал.

— Ты ей хоть звонил, письма писал? А то, может, она померла давно?

Гребешок пожал плечами и сказал:

— Если бы померла, то небось сообщили бы. Матери хотя бы.

— Ну, хрен с тобой. Вези, Сусанин, на деревню к бабушке…

Гость прибыл

Иванцов с дорогим гостем совершали в это время послеобеденный моцион по дорожкам небольшого парка, разбитого вокруг «Русского вепря»: к нему прилетел седовласый, в солидных годах, но совсем еще бодрый человек, на дорогом светлом пиджаке которого в несколько рядов пестрели орденские планки. Виктор Семенович послал на аэродром «Мерседес», принадлежащий «Вепрю» и предназначенный для встречи импортных гостей. Сам встречать не поехал. Не потому, что не хотел, а потому, что гость того не желал. По его мнению, не стоило лишний раз демонстрировать, что гость приехал именно к Иванцову: в шумной рекламе и газетно-телевизионном освещении этот визит не нуждался.

— Благолепие! — втягивая обеими ноздрями насыщенный фитонцидами воздух, произнес гость. — Молодец, молодец, Виктор. Хорошо жизнь обустроил. Вот у меня вроде тоже дачка есть, под Москвой, и тоже лес, а не то. Воздух не тот. Все-таки такой монстр под боком. Травит помаленьку. Страшно подумать, какую огромную уродину выстроили, Москву! Раньше она поуютней была. И чище, много чище была. В центре, как сейчас помню, милиция вовсю следила, чтобы окурки мимо урны не кидали. Да и сами за собой следили. Каждое свое действие с политической точки зрения понимали. Плюнешь не в урну, тут же сам себя оценишь: «Это что же, я на священную землю столицы нашей великой Родины плюю? Ту самую, по которой товарищ Сталин ходит?» Мороз по коже! Врагом народа сам себе кажешься. А сейчас расползлась Москва-матушка, раздрябла, как старуха. Нацепила иноземные побрякушки, обклеилась рекламами, обставилась всякими там «шопами», трехцветную юбку из сундука достала с красными заплатами — и стоит, довольная собой, милостыню просит.

— Пописываешь, должно быть, Михалыч, на досуге? — спросил Иванцов.

— Есть грех. Только что-то не клеится. То ли голова стареет и дуреет, то ли сам себя понять не могу. И вас, кто помоложе, понимаю плохо. Конечно, напиши я в мемуарах все как было, напечатали бы тут же. И пошло бы нарасхват. Но, понимаешь ли, сидит во мне такой мужичок с ноготок, который построже Главлита будет. И прежде, чем каждое словечко на бумагу из души выпустить, этот самый человечек его с самых разных сторон посмотрит, пощупает, на зуб и на язык попробует. В общем, не идет у меня писанина. Иногда посижу-посижу, помараю бумагу, а потом скомкаю — да в печку.

— Я,

Михалыч, тоже начинаю над пенсией задумываться. Всех дел не переделаешь, надо и другим оставить… Ты уж просвети меня, провинциала, насчет мадам Алпатовой. Есть в нашем заведении мнение, будто прислали ее мне на замену.

— Наташа — девушка умная, — медленно проговорил Михалыч. — Официально пока ее в кадровый резерв не включали. Присматриваются. Но насчет того, что некоторым людям в Москве она приглянулась, — это правда. И кое-кто уже сейчас ее был бы рад на твоем месте увидеть.

— И предложение оставить ее и.о. на период отпуска тоже от этих людей исходит?

— Как и то, чтобы отправить тебя в отпуск, кстати. График-то ведь другой был. Но им хочется поглядеть, как эта молодая и элегантная будет у вас тут законность блюсти. Опять же осень не за горами, а у вас Фомкин в губернаторы рвется.

— При чем тут это?

— При том, что ваш глава эти выборы продует, как пить дать. Вы сколько во втором туре президенту голосов дали? Двадцать процентов. Да маленько

приписали, по-моему.

— Так ведь глава еще весной говорил, будто индульгенцию получил.

— Конечно, получил, потому что никому неохота было в дополнение к Чечне еще и вашу Береговию заиметь. Между прочим, такие идейки не у одних вас проблескивают. В разной степени, правда, но в очень многих субъектах Федерации. Кому охота платить налоги Центру и ничего от Центра не получать. Промышленность встала, село еле дышит, половина народа с хлеба на квас перебивается, торгаши разоряются, банки лопаются…

— С жиру они лопаются, — хмыкнул Иванцов, — и от хитрости излишней. Так что там за комбинацию придумали? Почему если глава не усидит, то и мне не удержаться? Неужели, думаешь, я с Фомкиным не найду общего языка? Я помню,

как он в обкоме комсомола работал. В Сидорове, когда я еще в райпрокуратуре был, на него чуть дело не завели. Приезжал он тогда в РК ВЛКСМ по поводу Ленинского зачета. Юрка Росляков, второй секретарь, крепко его угостил. Погуляли они тогда отменно, а потом, ближе к ночи, Фомкин с каким-то молодцом, инструктором по школам, кажется, полезли в женскую общагу — подвиги совершать. Базар устроили, подрались — пацаны ведь были, только к тридцатнику подросли. А комендант милицию вызвала. Были бы у них удостоверения или какие-нибудь документы — наверно, обошлось бы. Но они по летнему времени в рубашках шлялись, а корочки в пиджаках оставили. Фомкин по пьяни в ухо дал старшине. Да и лыка не вязали. Вот их райотдел и упаковал. Прохладились там в камере до утра, а как протрезвели — взвыли. Конечно, замяли все, но нервишки им попортили. Фомкину хотели 192 повесить — старшина тот с распухшим ухом тут же в больницу сбегал и зафиксировал легкое телесное повреждение. На посягательство на жизнь, конечно, не тянуло, но оскорбление

— запросто. А пятнадцать суток они себе обеспечили.

— Думаешь, то, что ты его не посадил, он тридцать лет помнить будет? Да мелочи все это. А то, что ты с ним общий язык найти можешь, для Москвы не плюс, а минус. Независимую рыночную Береговию, пожалуй, простят. А вот коммунистическую — навряд ли потерпят.

— А кто тебе сказал, Михалыч, что я к нему с этой Береговией подъеду? Если все будет нормально, на хрен она мне сдалась.

— И тем не менее. Фомкин Москве не нужен как губернатор. Конечно, там уже методику приручения разработали, на случай, если кто проскочит, но в принципе свой он и есть свой. Надежнее.