Большой свет
Шрифт:
Мне свет гадок, неимоверно гадок; мне душно и тяжело...
а нынче в особенности. Я и сама не знаю, что со мной.
Эта музыка, этот шум - все это расположило меня к безотчетной грусти... Вы меня никогда не узнаете; но я рада, что могла хоть раз высказать свою душу, а вы еще так молоды, что меня поймете... Мое положение ужасно! Быть молодой, иметь сердце теплое, готовое на все нежные ощущения, и предугадывать небо - и быть прикованной вечно на земле с людьми хладнокровными и бездушными, и не иметь где приютить своего сердца!
И нынче как вчера, и вчера как нынче - и не иметь права жаловаться... Я вам кажусь странною,
Что ж делать? Мне только под этой маской и можно говорить откровенно. Завтра на мне будет другая маска, и той маски мне не велено снимать никогда, никогда...
– И неужели, - спросил с участием Леонин, - неужели никогда в мечтах своих вы не подумали о возможности встретить на земле душу созвучную, сердце братское, человека, который бы с восторгом посвятил вам, вам одной всю жизнь свою и был бы вашим сокрытым провидением, и любил бы вас, как любят маленького ребенка, и обожал бы вас с благоговением, как обожают существо неземное?
Маска взяла Леонина за руку и крепко ее пожала.
– То, что вы говорите, - сказала она, - прекрасно...
Кто из нас не мечтал о подобном счастье? Но где найти его? где встретить его? где найти человека, который был бы выше всех мелочных расчетов, наполняющих жизнь, и сохранил бы в общем холоде пламень своей души, и мог бы утешить сердце бедной женщины, и мог бы посвятить ей всю жизнь свою неизменно, безропотно?.. Для такого человека можно всем пожертвовать в жизни и в любви его найти отраду от тяжких горестей. Но есть ли такие люди?.. Я перестала верить, чтоб это было возможно.
– Напрасно!
– с жаром подхватил Леонин.
– Я сужу по себе. Я не воображаю счастья выше того, как выбрать себе на туманном небе бытия одно отрадное светило. А это светило должно быть и пламень и свет:
оно должно согревать душу и освещать трудный путь жизни; к нему прильнешь всеми лучшими помышлениями, ему отдашь все свои силы. Звезда путеводительная, маяк целого существования, оно высоко и небесно; к нему нельзя прикоснуться земною мыслью, но от него ниспадают лучи утешительные, и эти лучи озаряют и живят до гробового мрака.
– А хороша Армидина?
– спросила маска голосом, исполненным женского кокетства.
Ведро холодной воды плеснуло на воспламененного корнета.
– Армидина... Почему Армидина?.. отчего Армидина? отчего вы это у меня спрашиваете?
– Да вы влюблены в нее.
– Я влюблен... нет... да... впрочем... я не знаю...
– Я ее, кажется, видела вчера в театре - там, наверху. Белокурая, кажется...
– Белокурая, - отвечал Аеонин.
– Как гадок свет! как жалки люди!
Леонин был, без сомнения, прекрасный молодой человек. Сердце его иногда доходило до поэзии, а ум до завлекательности и до остроумия, и что же? От одного прикосновения светской женщины чувство светской суеты начало мутить его воображение! Он вспомнил, бедный, об Армидиных с каким-то пренебрежением. Состояние недостаточное, квартира в Коломне, претензии на прием гостей; мать толстая, по названию Нимфодора Терентьевна; для прислуги казачок и старый буфетчик из дворовых, который вечно кроил в передней разные платья для домашнего потребления, - все это мелькнуло вдруг перед ним карикатурным явлением волшебного фонаря. С другой стороны, блеснул перед ним богатый дворец графини, наполненный всеми причудами роскоши, и в этом дворце, среди роскошных причуд,
– И я вас более никогда не увижу?
– спросил он с грустью.
– Никогда.
– И надеяться нельзя?
– Нельзя.
– Дайте мне хоть что-нибудь на память, вашего знакомства.
Маска протянула букет и встала с своего места.
– , Прощайте, - сказала она.
– Будьте всегда так молоды, как теперь. И если вы когда-нибудь будете в большом свете, не забывайте, что светские женщины много имеют на сердце горя и что их бранить не надо, потому что они жалки. О, если б вы знали, чем бы они не пожертвовали, чтобы от тревожного шума перейти к жизни сердца! повторяю вам, чем бы они не пожертвовали...
– Ничем!
– громко сказал подле них голос.
Маска обернулась. Сафьев стоял подле нее с своей вечной улыбкой.
– Четвертый час, сударыня, - сказал он, - дожидаться вам, кажется, нечего. Прекрасного вашего князя более не будет. Что ж делать! не все ожидания сбываются.
Маска судорожно приложила пальцы к губам и, кликнув бессловесную наперсницу, уединенно дремавшую на стуле, поспешно скрылась в боковую дверь.
Аеонин остался против Сафьева.
– Что?
– спросил последний.
– Не говорила ли она, что ее не понимают, что ока ищет высоких наслаждений, что светская женщина жалка, потому что она должна скрывать свои лучшие чувства?
– Ну, так что ж?
Сафьев посмотрел на него с сожалением, а потом засмеялся.
Леонин рассердился и, наняв извозчика, уехал домой.
II
Если б я писал повесть по своему выбору, я избирал бы себе в герои человека с рыцарскими качествами, с волей сильной и твердой, как камень, но с ужасной, тайнственной страстью, которая сделала бы его крайне интересным в глазах всех чувствительных губернских барышень. Он любил бы долго и долго. Красавица любила бы его долго и долго. Все шло бы своим чередом. Вот и ручеек, вот и отвесистое дерево, вот и нежные свидания! Тут кстати все, что говорится о любви да о природе. И вдруг вдали нависла бы туча, загремела бы буря:
явился бы отец-злодей, или мать-злодейка, или свирепый опекун, или просто какой-нибудь злодей. Пошли бы препятствия одно за другим, своим классическим порядком, и вот к самому концу, перед последней страницей, небо прояснилось бы, потому что трогательные окончания чрезвычайно приелись публике и не возбуждают более должного сожаления. Злодей вдруг бы усмирился, чета моя обвенчалась. Начался бы свадебный бал - и все были бы счастливы, и я бы очень был доволен собой.
Но увы! я должен выбирать лица своего рассказа не из вымышленного мира, не из небывалых людей, а среди вас, друзья мои, с которыми я вижусь и встречаюсь каждый день, нынче в Михайловском театре, завтра на железной дороге, а на Невском проспекте всегда.
Вы, добрые молодые люди, друзья мои, вы хорошие товарищи, но вы не рыцари древней чувствительности, вы не герои нынешних романов. Вы обедаете у Дюмё, вы вызываете Тальони, вы танцуете с приданым молодых девушек или с значением молодых кокеток. Вы похожи на всех людей, и, сказать правду, таинственности, романтизма я не вижу в вас! Вы - добрые молодые люди, друзья мои, больше ничего! Истина, грозная истина, которой я не смею ослушаться, приказывает мне без ложных прикрас изобразить вас в моем правдивом рассказе.