Большой укол
Шрифт:
И главное — что это я здесь стою?
Я огляделся. Никакого особого впечатления на окружающий мир эта мгновенная и почти беззвучная сцена возле машины не произвела. Девушка, торгующая фруктами на той стороне улицы, как раз в этот момент нагнулась у себя за прилавком. Не дадим ей возможности поднять глаза и посмотреть в мою сторону.
Я быстро (и со стоном — заныли вдруг, заболели ноги и спина) пошел вон со сцены.
Куда? Конечно, домой.
Каждый следующий шаг давался мне со все большим и большим трудом. В подъезд я ввалился, шатаясь и скрипя зубами. В лифте стоял на коленях.
Болело все. Особенно в паху и спина. Руки чуть меньше. Поэтому, действуя, в основном, руками, я продрался по прихожей вглубь жилья. Мне почему–то казалось оскорбительным валяться в коридоре. И вот я полз, при этом пытаясь думать, и у меня ничего не выходило. Одна только мысль получилась полностью — сегодня я точно опоздаю на работу. Она мелькнула и сбежала, как чужая. Мне стало абсолютно наплевать на мою работу. Билетерство не есть мое призвание. Мучительно осознавая это, я завернул из коридора в комнату и уже минуты через три занял центральное в ней положение, упираясь ноздрями в ножку кресла, а пяткой в тумбу для телевизора.
Находясь в этом положении, я снова попытался понять, что же произошло только что? Я не спрашивал себя, почему я так хорошо умерю драться, не спрашивал я себя, что было нужно этим несчастным милиционерам, оставленным мною на тротуаре в полнейшем небрежении.
Был только один вопрос.
Кто я?
Ведь не Гунчиков же Александр Борисович, как написано в паспорте, который расплющен в левом кармане моей рубашки… Мне захотелось перевернуться на спину, ибо невозможно разгадать какую–нибудь приличную тайну, уткнувшись мордой в липкий линолеум. Но мне не удалось перевернуться. Боль, занявшая в моем теле определенные полыхающие позиции, как только я начал осторожное шевеление, пустила мне в мозг несколько предупреждающих молний.
Интересно, порвал я ко всем чертям свои связки и мышцы, или только растянул?
Да, лежать придется только на животе. Кому? Кому лежать придется на животе? И сколько?! До прихода жены? Впрочем, моя ли это жена?
Кто я? Кто я такой?!
Надо куда–то позвонить подумал я и понял, что никуда звонить не надо. За о, что сделано моими толстыми руками, не погладят по головке. Милиция обидится.
В подтверждении моих опасений за спиной раздался грохот. Кто–то могучий одним шумным движением выбил дверь квартиры и, топоча сразу дюжиною ног, ворвался внутрь.
В мою спину в разных местах впились тупые холодные предметы: стволы, надо полагать. На фоне установившейся тишины, заглушаемой только спертым дыханием вбежавших, раздались одинокие шаги… Главный. Шаги остановились в прихожей, и оттуда послышался вопрос, заданный скрипучим, как бы болезненным, голосом.
— Он лежит?
— Так точно.
— Как?
— Лицом вниз.
Шаги в комнату.
— Что будем делать? — было у них подобострастно спрошено.
— Как что, большой укол…
2
— Врешь, дед, ничего такого на свете быть не может!
Пожилой круглолицый человек в дорогом черном костюме встал, бережно придерживая
Итак, Иван Иванович сделал вид, что собрался уходить (будучи уверен, что его не отпустят).
— Следи за базаром, — зло оборвал концертный пластмассового.
— Я слыхал о таком, у нас многие пацаны слыхали.
— А бывал там кто–нибудь? — поинтересовался помоечный.
— Алик Дикий.
— Алик Дикий только до Челябы доехал, его с товарняка сняли.
— А Долбик в тайге замерз.
— Ну, что, я могу идти?
— Погоди, дед, ты, значит, проводник?
— Я уже трижды и подробно объяснил вам, кто такой и зачем сюда пришел, — сухо сказал Иван Иванович.
— Да-а, ты проводник, — многозначительно протянул пластмассовый.
— А что, проводник, там колют, или допустим, сном лечат? И жрачка какая?
— Я уже говорил вам, что моя задача довести вас до места, а там вы попадаете в руки специалистов… Врачей.
— Ну, что врачей, сами понимаем, что врачей, а не поваров. Чем они лечат и как?
— Такой базар идет, что навалом любой наркоты и бесплатно.
— Так не бывает.
— Кому травка, кому черная, кому кислота, и без отходняка или совсем по–мягкому.
— Так не бывает.
— Идет такой базар, идет.
— Потому оттуда никто и не спешит, не встречал я таких.
— Если туго на винт сесть, можно в три недели в ящик сыгрануть.
— Нет, я слыхал, там не травка, не черная, а какая–то другая химия. Такая химия, что кайф ловишь, а ломки нет.
— Так не бывает. Жизнь так устроена, сначала кайф, потом ломка.
— Философ, блин, а почему все так ломятся туда? Под пули идут, гнуса кормят, мерзнут, а?
— Все равно не верю я, чтобы кайф был вечный, без обломов, или какой другой хреноты. Не может переть все время.
— Да тебя никто и не зовет.
— А вы что, ломанетесь? Послушаете того дедка и ломанетесь?
— Кто знает. Сколько говорить у тебя Иваныч, такса?
— Двести.
— Рузвельтов?
— Да, долларов.
— Да, да, вы сейчас скиньтесь, а он устроит себе вечный кайф на багамских канарах.
— Деньги я у вас возьму, если доведу без приключений до места. Если вы не захотите там остаться, можете вернуться, никто задерживать вас не станет.
Стулья переглянулись.
— А что, наука все время вперед идет, могут такую новую химию замастырить… не то что экстази. Я так соображаю, что подпишусь.