Большой вопрос (Записки юриста)
Шрифт:
И вот пришел день — Машенька почувствовала беременность. Возможно, в связи с этим ей придется оставить работу. Беда не велика. Воспитание детей тоже работа, да еще какая! Материально они выдержат: Федор Иванович зарабатывает достаточно.
Когда родилась девочка, которую назвали Надеждой, и истекло время декретного отпуска, Машенька оставила работу.
Казалось, счастье прочно обосновалось в семье Гвоздева. И не сразу Федор Иванович заметил первые симптомы нехорошего нового. Маша стала меняться в худшую сторону. У нее исчезло прежнее тепло к Нине и Володе.
Федор Иванович решил поговорить с женой. Оказалось, что скверное настроение молодой женщины вызывали какие-то, пока что не совсем ясные мысли. Во всяком случае, Федор Иванович понял главное: она недовольна Ниной и Володей. Дети с появлением Наденьки якобы резко изменились к худшему: замкнулись, косятся на нее, нет у них прежнего к ней доверия, сердечности…
Федор Иванович спросил:
— А не считаешь ли ты виноватой в чем-либо и себя?
— Я тебя, Федя, не понимаю! Как можешь ты так странно, скажу даже, так оскорбительно ставить вопрос!
— Погоди, не сердись… Разве родители не отвечают за поведение своих детей? Разве значительная доля вины не лежит и на тебе?
— Но ведь Нинка и Вовка уже не маленькие. Это тебе не Наденька…
Федор Иванович впервые обратил внимание на то, как называет детей жена: «Нинка», «Вовка» и… «Наденька». Иногда, когда возникают недоразумения, особенно между близкими людьми, мелочи начинают играть не свойственную им, чрезмерно большую роль. Однако Федор Иванович всё тем же сдержанным тоном возразил жене:
— До совершеннолетия все дети маленькие, и родители обязаны руководить их поступками.
— Ну что ж, руководи, направляй! Дети твои, ты и занимайся ими!..
— А ты что, отказываешься?
— Да, отказываюсь! — Маша не скрывала своего раздражения.
Они замолчали, каждый по-своему думая о том, что произошло. Федор Иванович страдал, увидев другую Машеньку, увидев у нее новые, неприятные черты: строптивость, нервозность, раздражительность. Раньше этого и в помине не было. Откуда всё это? Неужели оттого, что она стала матерью?
На этот вопрос Федор Иванович не мог дать себе сколько-нибудь ясного ответа.
Что же касается Маши — она не ставила перед собой никаких вопросов. Ей всё было предельно ясно. Она была убеждена, что Нинка и Вовка начинают портиться, не помнят ее ласк и забот… Вот она, черная неблагодарность! «Нет! Своего ребенка в обиду я не дам!..»
Когда Маша несколько позже высказала эти мысли мужу, тот оборвал ее:
— Да ты с ума сошла, честное слово! О тебе на заводе до сих пор говорят только хорошее. Посмотрели бы, послушали бы тебя сейчас! Как тебе не стыдно!..
— Нисколько. Не стыдно потому, что я говорю сущую правду. Кому не известно,
— Нет, серьезно, я не узнаю тебя. Неужели тебе трудно понять, что нашей Наденьке, кроме молока, ничего пока не нужно?
— Наденьке не нужно, а мне нужно. Почему бы тебе не повозиться с нею, не позабавить ее, не заставить улыбаться… Она так чудесно улыбается!.. Нет, нет, тебе это неинтересно, безразлично. — Маша еле сдерживала слёзы.
Федор Иванович посмотрел на жену и глубоко вздохнул.
— Каждый на свой лад, Мария, проявляет любовь…
Маша вздрогнула: первый раз в жизни муж назвал ее Марией. У нее это вызвало новый прилив слёз, но она решила пересилить себя, терпеливо, молча выслушать его до конца.
— У меня, — продолжал Федор Иванович, — тоже есть свое сердце, свой характер. И я выражаю любовь так, как умею. Пойми, что лично мне все наши дети любы, они все мои. Только я, может быть, не умею за ними ухаживать… Я никогда ни одного младенца не держал на руках, — если хочешь знать, боюсь… Думаю, что ни один нормальный человек не осудит меня за это…
— Значит, ко всему прочему, я еще и ненормальная! Спасибо за откровенность! Нет уж, Федор Иванович, это я тебе не прощу, всю жизнь буду помнить…
— Если хочешь испортить нашу жизнь, не прощай! Но знай: ты не права, ты капризничаешь, придираешься ко мне, к Нине и Володе… А ведь мы одна семья. Что нам делить-то!..
— Раньше я тоже думала, что нам делить нечего. Выходит, ошиблась. Ты показал свое лицо, сам первый стал делить: Нинка и Вовка — одно, Наденька…
— Стоп, Мария, раз ты упорствуешь, прекратим разговор… Но помни: в нашем доме я не потерплю несправедливости.
Маша съежилась от суровых слов мужа. Лучше замолчать. Пожалуй, она вообще перестанет с ним разговаривать, даст ему понять, что с нею шутки плохи, что у нее тоже есть свой характер, свое самолюбие.
Медленно потянулись серые безрадостные дни. Федор Иванович не выдержал тяжелой домашней обстановки и сделал еще одну попытку переубедить жену.
— Подумай, Мария… — с грустью сказал он (жена уже перестала быть для него Машенькой), — подумай, что ты затеяла? В какую пропасть ты толкаешь себя, детей, меня?.. Я не понимаю, зачем тебе это нужно?
— Не мне, а тебе это нужно. А вот зачем, я тоже не могу понять… Мне кажется, Лиза-покойница воскресла в твоей душе, память о прошлом не дает тебе жить в настоящем…
— Говори потише, Мария, не делай достоянием посторонних наши споры…
— Вот как! Я даже говорить с вами, Федор Иванович, разучилась… не умею.
— Да, не умеешь… ты оскорбляешь мое прошлое, а оно будет для меня вечно святым. И я этого от тебя никогда не скрывал… Я хочу, Мария, в последний раз обратиться к твоей совести: опомнись, добром прошу тебя! Иначе, ты сама понимаешь, жить вместе невозможно.