Болтик
Шрифт:
Он пел, и ему уже казалось, что он в самом деле просит летчиков, чтобы взяли в полет. И если будет просить очень убедительно, изо всех сил, тогда, может быть, и в самом деле случится чудо.
Ведь я не прошусь ни в тайгу,ни на полюс,Ни в жаркие страны далекие.Мне лишь на минуту взлететь над полем…Возьмите!Я очень легкий!И потом, как последний, отчаянный довод:
ВедьИ тихо. На секунду тихо. И каждый раз, когда Максим кончал на этих словах, он чуточку боялся: возьмут? Он знал, что возьмут, и все равно с напряжением ждал, когда хор совсем развеет тревогу. И хор закончил песню:
Рванули на клочьявоздухвинты,Прижались от ветра трава и кусты:Машина с мальчишкой рванулась -все выше!Выше!Выше…Выше…Песня затихла постепенно и плавно, как затихает звон мотора, когда самолет уходит к горизонту.
И стала нарастать тишина. Какая-то удивительно плотная тишина и очень долгая. Что же это? Так и будет? А что теперь делать?
И вдруг кто-то хлопнул. И еще! И сразу рванулась, понеслась трескучая река аплодисментов, и Максим в первую секунду испугался даже больше, чем тишины. Не так уж много народа, откуда же столько шума? Хлопают, хлопают. Кто-то даже крикнул: "Молодцы!" Как в хоккее. Максим растерянно оглянулся на хор. Ребята стояли и тоже хлопали. Подошел и встал рядом с Максимом Анатолий Федорович. Взял Максима за плечо. Максим глянул на него удивленно и вопросительно. Алексей Федорович улыбнулся ему мельком, потом стал смотреть в зал и несколько раз поклонился. Быстрыми шагами подошла красивая женщина в пушистом свитере – та, что открывала концерт. Нагнулась сбоку над Максимом.
– Тебя зовут Максим? Поздравляю, Максим, ты хорошо пел. – И, выпрямившись, спросила: – Верно, ребята?
Аплодисменты опять налетели, как шумный ветер. А когда приутихли, она спросила:
– Тебе нравится петь?
– Ага… – сказал он сипловато от смущения. И поправился: – Да, нравится.
– Ты, наверно, не первый раз выступаешь на концерте?
– Первый… То есть солистом первый. И по телевизору…
– Ну, тем более поздравляю. Удачное начало… Ты кем хочешь быть, Максим?
Он беспомощно глянул на Анатолия Федоровича. Но тот ободряюще улыбался: "Держись".
– Я не знаю, – почти шепотом сказал .Максим.
– Но все-таки! Может быть, летчиком?
– Может быть, – согласился Максим. Но обманывать не хотелось, и он опять повторил: – Не знаю… Правда, не знаю. Я еще не решил…
Кажется, это был неудачный ответ. А что сказать? Максим свел брови и досадливо потер лоб кулаком. Зрители засмеялись. Максим поспешно опустил руки. Женщина в свитере тоже смеялась.
– Ничего, Максим, время еще есть, успеешь решить… А что у тебя в кулаке?
– Это так, болтик, – растерянно объяснил Максим и раскрыл ладошку.
– Интересно.
Долго было про все рассказывать. Максим набрался храбрости, улыбнулся и сказал:
– Для крепкости…
"Ведь я ничуть не боюсь высоты…"
Лето вначале кажется сказкой. Потом привыкаешь, но первые дни – радость и праздник. А самый первый летний день – настоящее чудо. Все – чудо! Запах короткого дождика, который вымыл асфальт (хотя дождя не было, а проехала поливальная машина). Стайка желтых бабочек над газоном. Согретый воздух, обнимающий со всех сторон, отвесные лучи, которые греют плечи сквозь тоненький жилет и рубашку. И чудесная легкость: нет на тебе ни пальто, ни тесной куртки с кусачим воротником. Скачешь и словно купаешься в солнечном воздухе. А если разбежаться и посильнее ударить подошвами об асфальт, можно подскочить и полететь к облакам, похожим на большие белые парашюты.
Тепло, тепло, тепло… Даже не верится, что утром царапал ноги и шею колючий холодок. Те, кто пришли на студию одетыми, теперь тащили свое имущество под мышками. Только Алик Тигрицкий натянул свитер – он берег свой голос от малейшего дуновения.
"Крылышки" разлетались от проходной во все стороны – по своим улицам, домам, школам Максима догнала Маргарита Пенкина.
– Рыбкин, ты можешь стать гордостью ансамбля, если будешь работать над собой, – внушительно сказала Ритка. – И если не станешь зазнаваться.
Максим досадливо вздохнул и ускакал вперед – чтобы не портить настроения. Ненормальная какая-то! Разве он хоть чуточку зазнается? Просто радуется, что все хорошо получилось. И все ребята радовались: песня-то общая. Вон, левое плечо все еще гудит – это Вовка Семенов подошел, сказал: "Молоток!" – и трахнул с размаху ладонью. Дружески, конечно, однако крепко.
А на щеке, наверное, до сих пор красный кружок с четырьмя бугорками – след от пуговицы. Это Алексей Федорович прижал Максима к пиджаку. Изо всех сил прижал и сказал:
– Молодчина, Максимушка, спасибо тебе.
А за что ему спасибо? Это всем на свете спасибо, что так здорово было. Алексею Федоровичу – за то, что учил и не сердился, когда Максим путался в нотах (если честно, то и сейчас путается, но, говорят, слух выручает). Мальчику-музыканту – за "слона", за сверкающие медные тарелки и боевой марш "Морской король". Алику – за то, что не обиделся. Вовке – за приятельский тумак. Женщине-диктору – за хорошие слова. И всем – кто слушал и хлопал… Летнему дню спасибо за тепло и радость. И мастеру, который сшил вишневую форму – такую, что в ней легко и песни петь, и по солнышку шагать вприпрыжку, и красивым быть: прохожие поглядывают и улыбаются… И крепкому железному болтику спасибо.
Максим шагал, радовался, перебрасывал болтик из ладони в ладонь. И вдруг подумал: а куда идти?
В школу рановато. Если поспешить, можно заскочить домой, узнать, понравилась ли передача. Но это будет неинтересный, торопливый разговор. Во-первых, мама засадит обедать, а есть совсем не хочется. Во-вторых, скажет, чтобы переодевался. Нечего, мол, казенную одежду трепать. Но в школьных штанах и куртке он заживо сварится – вон какое солнце! А новенькую пионерскую форму трогать нельзя: она приготовлена к послезавтрашнему сбору.