Болтливые куклы
Шрифт:
Словом, он бы не расстроился, не доживи этот младенец до лета. Но мальчишка оказался упрямым — несмотря на скудную еду в доме, он вытягивал из своей матери все соки и рос, как это положено всем детям.
На вопрос, как назвать нового сына, Мо только отмахнулся, поэтому жена сама дала ему имя — Хи. Ну, имя как имя. Для нищего простолюдина в самый раз. Хотя могла бы и подлиннее выбрать, все равно к этому имени ничего уже не прибавится.
До пяти лет Хи, как и все остальные отпрыски табачника, рос под приглядом матери, и свобода его была ограничена только желанием вовремя набить живот. Он мог бегать по всем окрестным улицам вместе со старшими братьями-сестрами и возвращался домой, когда голод становился особенно сильным. Происходило
Совершенно неудивительно, что понемногу братья и сестры перестали окликать Хи по имени, а начали звать Лисенком. Так Хекки получил свое прозвище, которое приросло к нему прочнее уличной грязи, что неизменно дополняла его облик, несмотря на все материны попытки отмыть свое чадо.
Единственным человеком, который не поддавался на эту лисью магию, был сам табачник. Мо смотрел на младшенького с неизменным сомнением и гадал, зачем ему так много детей. Ладно уж старшие… с них хоть какой-то прок. Могут изредка по дому матери помочь или накрутить кульков для табака. А этот? Ест как не в себя, шумит громче всех, бегает по всему дому даже тогда, когда приличным маленьким детям уже положено лежать в постели. И ведь сразу видно по этим лукавым зеленым глазам, что ничего путного из мальца не вырастет… Пойдет весь в своего дядьку, родного брата Мо, который только и делал, что кутил напропалую целыми днями и в конце концов пропал в неизвестном направлении.
Но, может, все бы еще обошлось, не догадайся глупый Хекки стащить отцовский табак. Совсем страх потерял, бесстыжий, и решил проверить, насколько далеко можно зайти в своих шалостях. Старшим он ничего не сказал — все сам провернул. И хватило же ума ко всему в придачу уронить мешок в воду…
Хоть старшие были ни при чем, влетело всем. И крепко. Красный от злости Мо так отлупил отпрысков, что те потом еще полгода ходили как шелковые. А проказливого Хекки в тот же день взял за ухо и отвел прямиком в храм Великой Богини. И даром мать выла им вслед, цеплялась руками за рубаху мужа и пыталась отнять у него сына.
Мо был непреклонен.
Товар ему Хекки загубил начисто и тем самым оставил всю семью без доходов. Отличных сушеных листьев в украденном мешке было столько, что хватило бы на несколько недель хорошей торговли. Да тут как раз накануне один из соседей похвалялся табачнику, что в храме дают неплохую награду за мальчишек. Если, конечно, от тех может быть хоть какой-то толк.
Так что Мо долго не думал. У него уже давно зрело подобное решение, а тут все сошлось. И невыносимо досадный убыток, и обещанная награда в храме, и возможность избавиться, наконец, от самого хлопотного из детей. Мо здраво рассудил, что уж лучше вложится в остальных трех сыновей, они, конечно тоже те еще лоботрясы, но какой-никакой, а толк из них выйдет. Парни росли крепкими, сильными — точно не пропадут. А этот… позор семьи, иначе не сказать. Мелкий (весь, гаденыш, в дядьку своего), худой, смазливый, как девчонка! Мо вообще сильно подозревал, что за этот довесок должен благодарить своего негодящего братца, но жена в грехе не сознавалась, хоть убей, а сам братец уже два года не появлялся в Таре.
Хекки сразу понял, что дело пахнет горелым, но до самого храма не догадывался, что именно задумал отец. И только у ворот сложил в уме все обрывки из родительского скандала и внезапно осознал, чем ему грозят эти мрачные серые стены.
Выл и заливался слезами он так, что все прохожие и уличные торговцы оборачивались вслед. Но табачник крепко держал сына за ухо. И ни один мускул на лице Мо не вздрогнул — чего вздрагивать, если решение принято. А жена… ну что жена? Поплачет да уймется, дурная баба. Как бы еще новых не нарожала…
В храме служители внимательно посмотрели на Хекки и назначили свою цену — не самую высокую, Мо ждал большего, но торговаться он не стал. Отпустил, наконец, распухшее ухо своего младшего и на прощанье велел зареванному Хекки вести себя как подобает. А потом ушел вместе с одним из служителей забирать обещанную награду.
Другой служитель взял Хекки за руку и увел прочь из большой залы для прошений.
Прямиком в покои, где работал старший управляющей.
Большой и очень хмурый мужчина с бритой головой взглянул на плачущего мальчишку недобро, велел немедленно замолчать и подойти ближе. Он долго рассматривал испуганного Хекки, задавал какие-то странные вопросы и даже зачем-то заглянул ему в рот.
— Отдайте танцорам, — сказал управляющий служителям и мгновенно забыл про нового обитателя храма.
Дальнейшее Хекки запомнил как один сплошной кошмар.
Сначала его раздели донага и заставили мыться в храмовой купальне. При этом с головы до пят натерли невозможно едким порошком, который таки смыл даже ту грязь, с которой не могла справиться мать.
Потом весь остаток дня, голодный и напуганный до икоты, он сидел один в маленькой пустой комнате с зарешеченным окном высоко над головой. И никакой еды не дождался.
А ночью его отвели в высокую башню и там наградили клеймом на пятке. Это было так больно, что Хекки орал на весь храм и даже не особенно запомнил все те страсти, которые ему пообещали в случае попытки убежать.
Спустя несколько дней, когда ожог на ноге зажил, а первый страх почти прошел, он, наконец, оказался в спальне для мальчиков из танцорской школы.
И инстинктивно сжался в комок, стараясь стать маленьким и незаметным.
Хекки видел угрозу в каждом из обитателей этой комнаты. Особенно его напугал высокий мальчик с белыми, точно кость, волосами. Он был такой суровый, с пронзительным высокомерным взглядом и статью настоящего обладателя 'золотой крови'. В первый момент впечатлительный Хекки даже подумал, что по спальне ходит настоящий демон, однако же никто от беловолосого не шарахался, значит все-таки он был человеком…
На нового обитателя этой маленькой общины никто особо внимания не обращал. Все были заняты своими делами — обсуждали минувший день, готовились ко сну… Только один из мальчиков, самый невысокий, время от времени бросал на Хекки взгляды, в которых тому примерещилось сострадание.
И сын табачника очень обрадовался, когда узнал, что его место для сна будет рядом с этим тихим и спокойным учеником. Хотя 'обрадовался' — это громко сказано, радоваться он в те дни вообще разучился. Скорее уж просто вздохнул с облегчением: длинноволосый мальчик с задумчивыми глазами казался здесь наименее опасным.
Когда в комнате погасили все свечи, и разговоры стихли, Хекки особенно отчетливо ощутил, как далеко осталась вся его прежняя жизнь. Добрая мама с руками, пахнущими едой, задиристые братья, ласковые сестры, строгий отец — все они были в эту ночь дома… Вместе.
А Хекки остался совершенно один.
Жалость к себе переполнила его сердце, и нелюбимый сын табачника снова расплакался, да так сильно, что уже не мог успокоиться сам. Только когда рядом с ним зазвучал тихий голос, это волшебным образом помогло ему сдержать горькие всхлипы.