"Болваны"
Шрифт:
Миша опять прикрыл трубку: "Хотела приехать!"
Птицын привскочил:
– Спроси: что если ей взять с собой Верстовскую?!
– Вот Арсений интересуется... как ты смотришь на то... чтоб пригласить Верстовскую? Может, вдвоем вам будет... сподручней?
Птицын с укором покачал головой:
– Ну что за слова ты подбираешь?
– Перезвонишь ей? Сейчас перезвонишь? А-а... Потом мне? Ладно. Договорились. Жду звонка.
Лунин положил трубку.
– Что мы с ними будем делать... если они заявятся?
– пожал плечами Миша.
– Трахнем!
– оптимистично
Миша скривился и чихнул.
– Вот видишь! Значит, справедливо... Будь здоров!
– сказал Птицын.
– Спасибо.
Птицын начал бегать кругами по комнате. Миша знал, что у него это признак крайнего волнения. Он мельтешил перед глазами, так что утомил: Мише хотелось спать; из-за этого дурацкого Нового года у Лизы он так до конца и не выспался. Миша прикрыл веки: "Сколько же у него все-таки энергии! Позавидуешь!"
Наконец, снова зазвонил телефон. Миша снял трубку.
– Да? Она согласна?
– в голосе Лунина прозвучали нотки удивления.
– Что? Плохо слышно! Что ты говоришь? Без Лены не поедешь?! Понял... понял... Ну да, завтра... Разумеется... Сегодня поздновато... Часа в два? Хорошо! Подходит! Вам тогда нужно выехать часов в 12... С Ярославского. Электричка, по-моему, 12 - 02... Сейчас возьму расписание... Минутку.
Миша объяснил Лянечке, как ехать. Птицын во все время разговора по-прежнему метался по комнате.
8.
Птицын развил бурную деятельность. Он вынудил Мишу вылезти в этакий двадцатиградусный мороз на улицу, требуя показать ему все близлежащие магазины. Все они были совершенно пусты. В одном он, правда, умудрился отыскать две копченых ставриды (последние, с прилавка) и банку "Нототении", в другом - бутылку итальянского "Вермута" (всю водку и отечественный портвейн, само собой, расхватали), в третьем - хлеб. Лунин предлагал закупить еще "Завтрак туриста". Но Птицын отверг это гнусное предложение.
– Они же сюда не есть приедут!
– увещевал Миша Птицына.
– Ага!.. А знаешь, как после этого вот жрать хочется?!
– настаивал на своем Птицын.
– Ты по собственному опыту знаешь или по рассказам?
– Из прессы!
Он не забыл забежать в дежурную аптеку, закупил презервативы.
– Зачем они?
– поинтересовался Птицын.
– Пригодятся в хозяйстве. По десять штук на брата!
– Ты умеешь ими пользоваться?
– Жизнь научит!
– мечтательно отозвался Птицын.
– Тяжело в ученье - легко в бою.
Лунин никак не мог понять, откуда такой энтузиазм. Всю меланхолию с Птицына как рукой сняло.
Едва надев тапочки, Птицын бросился на кухню:
– У тебя есть что-нибудь вроде скалки?
– Найдется. Тесто будешь раскатывать?
– Точно! Пироги кончаются... сделаем новую партию. Поставим тесто томить... в ванную.
Миша достал скалку из стенного шкафчика. Птицын повертел скалку в руках, придирчиво осмотрел:
– Сгодится! Подержишь?
– Он торжественно вручил скалку заинтригованному Лунину.
– Двумя руками... держи... Двумя руками... крепче! Вот так!
Птицын вскрыл
– Как ты думаешь этой стороной?
– деловито осведомился Птицын.
– Понятия не имею!
– Подлецы, даже инструкцию не приложили! Безобразие!
Птицын забрал скалку из Мишиных рук, гордо прошелся с ней по кухне, держа на вытянутой руке, как знамя, и пристально разглядывая.
– Знаешь, - задумчиво протянул Птицын, - такой фаллос должен принадлежать Джозефу. Однажды я лицезрел его в раздевалке бассейна "Москва". Выдающийся экземпляр!
– Действительно?
– усомнился Миша.
– Истинная правда! Рабле пишет, что о фаллосе следует судить по носу. В случае с Голицыным это не проходит. У него крошечный курносый носик, а фаллос, как у коня памятника Юрию Долгорукому!
– Женщины наверняка это чувствуют...
– предположил Миша.
– Наверняка!
– согласился Птицын и включил кран с горячей водой.
Обнажив скалку, он бросил ее на стол. Налил воды в презерватив, после чего надул его, словно шарик, перекрутил на конце, открыл форточку и выкинул в окошко. Прислушался - никакого взрыва.
– Там, на дворе, снег!
– со смехом пояснил Лунин.
– Жаль!
– заметил Птицын.
– Я хотел фейерверка... в первый день Нового года!
Его дурашливое настроение вдруг прошло, и он как-то сразу сник.
Они пили чай. Птицын ушел в себя и молчал. Лунин только что принял еще одну таблетку тазепама; вот почему, несмотря на мрачную меланхолию Птицына, ему было весело и уютно. Он ощущал себя в состоянии блаженной неподвижности как бы в центре шара, точнее внутри непрерывно вращающейся серебристой сферы, которая отсекала от него все неурядицы мира и человеческие несовершенства. Миша даже забыл о Лянечке и о "ворохе осенних листьев".
– Я все про своих баранов, - вдруг заговорил Птицын.
– Я страшно боюсь высоты. Мне часто снится, как я падаю с верхних этажей. Помнишь мост через Москва-реку, если идти к Кремлю с Большой Ордынки? Я по мосту хожу всегда посередине, подальше от парапета. Меня тянет прыгнуть вниз. Непреодолимое желание. У меня такое ощущение... часто... что как-то раз я соблазнился - и прыгнул... Мгновенье свободного полета, а потом в лепешку. О камень... шмяк!
– Не ты один, - заметил Лунин.
– Многие этим грешат. Вспомни Пушкина:
Есть упоение в бою
И бездны мрачной на краю....
На самом деле это мало что доказывает... во всяком случае, существование прошлой жизни...
– Временами меня преследует другое видение, правда реже...
– продолжал Птицын, как будто не слышал возражений Лунина.
– Я охотник. Первобытный охотник. Возможно, негр. Но я охочусь на женщину. Она убегает - я ее настигаю. Нет, я не тороплюсь. Это азарт охотника, когда он держит дичь на кончике стрелы. Я твердо знаю: она будет моя! В этом есть доля юмора... немного злорадного юмора. Чем быстрей она бежит, тем мне слаще, азартнее... Любопытно, что было несколько ситуаций, когда это видение почти воплощалась... в реальности, наяву.