Бомарше(Beaumarchais)
Шрифт:
Видимо, Лаблаш не случайно добился назначения докладчиком именно Гёзмана, и все говорит о том, что благосклонное отношение советника обошлось ему в немалую сумму.
Бомарше не был знаком с Гёзманом и не знал, как к нему подступиться; наудачу он поехал к нему домой, но принят не был. Он трижды повторил свою попытку, но без результата. Уже перед самым возвращением на ночь в камеру в Фор-Левеке Бомарше заглянул к своей сестре Лепин, «чтобы посоветоваться с ней и немного прийти в себя». У Фаншон Лепин он застал ее постояльца Бертрана д’Эроля, провансальца, который занимался торговлей анчоусами в Марселе и ростовщичеством в Париже, где имел собственную лавку. Выслушав жалобы Бомарше, он неожиданно выступил в роли спасителя: сам д’Эроль не был знаком с Гёзманом, но знал, что один из его друзей, книготорговец Леже, поддерживал отношения с супругой судьи.
В результате Бомарше был принят советником Гёзманом в его апартаментах на набережной Сен-Поль. Хозяин дома оказался бородачом с кабаньей головой, он заметно косил, одно его плечо было сильно выдвинуто вперед, а рот подергивался от тика, кривившего губы в неприятной улыбке. Без особой приязни он выслушал посетителя и высказал несколько замечаний о его деле, показавших, что он весьма поверхностно знаком с досье, но не собирается менять своего мнения; на этом аудиенция и закончилась.
Обеспокоенный таким развитием событий, Бомарше решил письменно изложить свою позицию и через Бертрана д’Эроля и Леже отправил советнику мемуар; эмиссары были приняты г-жой Гёзман, которая попросила передать Бомарше, что ее супруг не даст ему новой аудиенции, если не будут уплачены оставшиеся сто луидоров. Дело происходило в субботу вечером, а слушания были назначены на утро понедельника. В воскресенье, когда все банки закрыты, трудно было раздобыть необходимую сумму, поэтому вместо денег советнице предложили взять часы, украшенные бриллиантами, стоили они как раз сто луидоров. Г-жа Гёзман согласилась на замену, но выдвинула дополнительное условие: Бомарше должен добавить еще пятнадцать луидоров для секретаря советника. Это новое требование показалось Бомарше довольно странным, поскольку секретарю уже было заплачено десять луидоров, причем пришлось долго уговаривать его взять эти деньги. Так как время поджимало, Пьер Огюстен согласился и на это условие; он явился к Гёзманам в сопровождении Бертрана д’Эроля и Леже; часы и пятнадцать луидоров были переданы супруге советника. Приближаясь к дому Гёзманов, Бомарше заметил в окне мелькнувшую за занавеской тень хозяина, но когда он попросил проводить его к советнику, г-жа Гёзман ответила, что мужа сейчас нет дома, и пообещала, что тот примет Бомарше в понедельник утром, а если встреча не состоится, то она вернет часы и сто луидоров, но пятнадцать луидоров так и останутся у секретаря.
«Все кончено! Процесс я проиграл», – сказал Бомарше своим спутникам.
Его друг г-н де ла Шатеньре, конюший королевы, навестил Гёзмана и нашел того сильно предубежденным против Бомарше, все же ему удалось убедить советника дать просителю еще одну аудиенцию. В понедельник утром Шатеньре лично проводил Бомарше на набережную Сен-Поль. Привратница отказалась впустить посетителей, но за два экю согласилась отнести хозяину записку на трех страницах, которую Бомарше в спешке тут же в привратницкой и составил. Позже, при изучении журнала регистрации посетителей, было обнаружено, что граф де Лаблаш провел у Гёзманов часть воскресного дня.
Как нам уже известно, на следующий день Бомарше узнал, что проиграл процесс. Г-жа Гёзман, как и обещала, вернула ему часы и сто луидоров, но оставила те пятнадцать луидоров, что, по ее словам, предназначались секретарю.
Когда Бомарше покидал стены Фор-Левека, ему предъявили счет за пребывание в тюрьме. Чтобы оплатить его, он опустошил весь свой кошелек, но ему все равно не хватило двенадцати луидоров. Его сестра Лепин ссудила ему недостающую сумму, а Пьер Огюстен вдруг подумал, что для возвращения этого долга сестре ему весьма бы пригодились те самые пятнадцать луидоров, что присвоила себе г-жа Гёзман. Он решил востребовать эту сумму и рискнул написать г-же советнице следующее письмо:
«Не имея чести, сударыня, быть вам представленным, я не посмел бы вас тревожить, если б после того, как я проиграл процесс, а вы соблаговолили вернуть мне два свертка луидоров и часы с репетицией, украшенные бриллиантами,
Ваш супруг, сударыня, столь чудовищно представил меня в своем докладе, что было бы несправедливо присовокуплять к тем огромным потерям, в которые обошелся мне этот доклад, еще и потерю пятнадцати луидоров, удивительным образом затерявшихся в ваших руках. Если за несправедливость нужно платить, то уж во всяком случае не человеку, который так жестоко пострадал от нее»[7].
Для человека, только что получившего обвинительный приговор, это был смелый шаг, поскольку он мог стать поводом для подачи жалобы о попытке подкупа должностного лица. Г-жа Гёзман, видимо, сказавшая мужу не всю правду, решила прикинуться дурочкой: она пригласила к себе Леже и, сделав вид, будто думает, что у нее опять требуют все те же часы и сто луидоров, начала громко кричать, что она уже все вернула, и пригрозила книготорговцу погубить его, призвав на помощь своего покровителя герцога д’Эгийона. Перепуганный Леже бросился к г-же Лепин и закатил ей сцену, а та в ответ подтвердила, что г-жа Гёзман вернула все, кроме пятнадцати луидоров. Когда Леже вновь явился к советнице за этими деньгами, та его не приняла. Дело могло бы на том и закончиться; ведь это был пусть досадный, но пустяк, не представлявший никакой важности; супруге советника следовало бы вернуть эти пятнадцать луидоров, но она их, видимо, уже потратила и не хотела, чтобы правда стала известна мужу. Но тот все же узнал об этой истории, поскольку Бомарше всюду ее рассказывал, и всегда находились желающие ее послушать хотя бы потому, что она компрометировала одного из членов того самого парламента Мопу, который все ненавидели.
27 мая 1773 года советник Гёзман обедал у одного высокопоставленного чиновника, который посоветовал ему выяснить у жены подробности этого дела, поскольку слухи о нем бросали тень на весь судейский корпус. Неизвестно, как происходило объяснение между супругами. Скорее всего, часы и сто луидоров были получены советницей с согласия мужа, а вот пятнадцать луидоров она присвоила втайне от него.
Будучи опытным юристом, Гёзман сразу же оценил всю серьезность положения, но хитрости ему было не занимать, и он был готов на все, чтобы выйти сухим из воды. Он немедленно послал за Леже и продиктовал ему письмо, в котором тот признавался, что принес г-же Гёзман подарки от Бомарше, но та «с достоинством и возмущением» отказалась их принять. Как только Леже поставил свою подпись под этим лжесвидетельством, г-жа Гёзман выхватила у него из-под руки бумагу, приказала подать карету, затолкала в нее книготорговца и повезла его к Сартину. По дороге Леже наивно сказал советнице:
«Как хорошо, что ваш муж ничего не сказал об этих пятнадцати луидорах. Я не смог бы подтвердить, что вернул их, ведь они все еще находятся у вас».
«Не вздумайте даже заикаться об этих пятнадцати луидорах, болван. Поскольку было оговорено, что я не должна их возвращать, можно утверждать, что я и не получала их».
Г-жу Гёзман и Леже проводили к Сартину. Введенный в курс дела начальник полиции мудро заметил:
«На вашем месте, сударыня, я бы оставил все как есть. Зловредные слухи, не имея под собой почвы, затихнут сами собой».
Вместо того, чтобы внять совету Сартина, г-жа Гёзман продолжала настаивать на своем и выказала готовность подать жалобу на Бомарше, якобы пытавшегося подкупить ее; она надеялась, что за жалобой немедленно последует выдача «летр де каше» и Бомарше вновь будет препровожден в тюрьму за клевету. Надежда эта оказалась тщетной. Тогда советник Гёзман сам отправился к Сартину; не добившись от него желаемого, он явился к герцогу де Лаврильеру и осмелился заявить тому, что Бомарше вначале пытался его подкупить, а теперь клевещет на него. Поскольку и здесь его ходатайство не нашло удовлетворения, Гёзман направил начальнику полиции следующее письмо:
«Я умоляю вас наказать виновного, поскольку оскорбление, нанесенное моей жене, метит в меня, для меня это совершенно очевидно. Прошу вас уведомить меня завтра о принятом решении и рассчитывать на мою вечную преданность».
Предупрежденный о предпринятых против него действиях, Бомарше также написал Сартину:
«Если г-н Гёзман считает, что у него есть повод жаловаться на меня, пусть подаст на меня в суд. Я надеюсь, что г-н министр сохранит нейтралитет по отношению к нам обоим. Я не собираюсь ни на кого нападать, но предупреждаю, что буду открыто защищаться против любых обвинений».