Бомба-свастика
Шрифт:
На микросекунду взгляд ее обратился в мою сторону. Потом она отвернулась и, потупившись, ответила на вопрос офицера.
Тут я заметил, что она держит стеклянное блюдо, взятое со стола, возле которого находился Вильгельм Первый; эсэсовец тоже заметил это, и шрам на его лице дернулся. В стороне замигал красный огонек, и я подумал, что, взяв посудину, Лаура ненароком включила какое-то потайное сигнальное устройство.
Офицер пролаял вопрос, но не стал ждать, пока шагнувший вперед Вильгельм Первый даст ответ.
Он немедленно
Нет! Лаура!
Попытавшись ногтями отдернуть мембрану, я, наверное, завопил, но было уже слишком поздно, брызнули мелкие капли спорового тумана, и женщина, которую я любил, превратилась в зомби еще до того, как мои пальцы прикоснулись к мембране.
Я замер внутри шкафа, не в силах осознать происшедшее, не в силах смириться с ним.
Один из солдат открыл было рот, чтобы заговорить, — должно быть, он услышал меня, — однако заметил белозубую улыбку эсэсовца и промолчал. Он обменялся взглядом с напарником, и я прочитал в их глазах решимость оставаться в стороне от этого дела.
Лаура. О, моя Лаура.
Оправдания, объяснения. Я не стал бы возражать, если бы Вильгельмы раскололись и выдали нас с Петром или если бы ушли, оставив нас задыхаться и умирать. Но передо мной стояла Лаура, оболочка женщины, которую я любил: нас разделяли четверть дюйма непроницаемой мембраны и безутешная скорбь.
Когда мембрана наконец растворилась и мне помогли выбраться наружу, я едва осознавал, что вижу обоих Вильгельмов, что руки Петра держат меня железными клешами и что эсэсовец вместе с патрульными уже ушел.
– Лаура… — проговорил я, обращаясь к той, что уже не слышала меня.
Которой уже не придет в голову ни одна человеческая мысль.
Я едва не протянул руку, чтобы коснуться ее щеки, однако побоялся инфекции; и это мгновение трусости я запомню навсегда. Впрочем, крошечные нарывы уже расползались по прежде безупречной, цвета слоновой кости коже: предвестники тех преобразований, которые скоро превратят эту плоть в подобие чудовищ из ямы.
Но неужели тень муки пробежала по этим прекрасным, но мертвым глазам?
Я надеялся на ошибку. Я молил Бога, чтобы она действительно умерла.
О, моя Лаура.
Кашлянув, Вильгельм Первый произнес:
– Мне очень жаль, сэр.
Приглядевшись, я заметил, как он судорожно сглотнул. Меня охватило желание убивать, рожденное из бури чувств, требовавших отмщения. Я мог уничтожить их, разодрав по косточкам…
– Друг, — Петр достал револьвер. — Скажи, и я пристрелю их обоих.
Выстрел станет самоубийством, однако мне было все равно. Оба Вильгельма замерли передо мной в смятении, не смея вымолвить ни слова.
Наконец я оторвал взгляд от той, которая была для меня всем, и спросил:
– Чего вы хотите? По-настоящему хотите?
– Итак,
– Я…
Это мгновение могло погубить нашу миссию, а с нею весь мир. Исписанная почерком Вильгельма Второго грифельная доска и диаграмма на ней, как две капли воды схожая с той, которую рисовал Дик Фейнман, заставили меня замереть на месте.
– Я работаю, — произнес Вильгельм, — над теорией так называемого квантового эволюционного детерминизма. До завершения ее еще годы и годы, однако кое-какими выводами уже можно воспользоваться…
И я воспользовался ими: познаниями Дика относительно техники будущего, рассматривая формулу энзима, предназначенного для того, чтобы заставить эволюционировать реплицирующееся ядро, зная теперь, что у наци ничего не получится.
Я не выдал своих мыслей. Живая смерть, превратившая Лауру в зомби, лишила меня эмоций, способных обнаружить себя. Эта смерть спасла меня тогда, когда жизнь ничего больше не стоила.
– На мой взгляд, методика великолепна. Уайтхолл с восторгом примет вас.
– Но мне необходимо продолжить работу.
– Вы получите дом в Оксфорде, — пообещал я. — Просторный дом. С вами будут сотрудничать наши лучшие умы.
Ложь. Наша наука базировалась не в Оксфорде: он стал бы в таком случае слишком очевидной мишенью.
– Отлично, — промолвил Вильгельм Второй.
В глазах Вильгельма Первого созрело решение, и он отрывисто кивнул своему тезке:
– Желаю удачи, мой друг.
Развернувшись как по команде, Вильгельм Первый торопливо вышел из изолятора. Шаги его простучали по сосновым ступенькам, потом по полированному паркетному полу, а затем он исчез за боковой дверью под красным флагом.
– Насколько я понимаю, друг мой, — обратился я к Вильгельму Второму, — вы намереваетесь идти с нами.
Оставалось еще одно дело. Взяв в руку бутыль с каким-то реактивом, возможно, с перекисью водорода, Петр стащил с крючка возле двери белый лабораторный халат. Поставив закупоренную бутыль на пол, он надел халат поверх одежды.
– А теперь вы оба выметайтесь отсюда. Патруль может вернуться. И если они не проявят особой дотошности, то могут решить, — он указал в сторону Вильгельма Второго, — что я — это он.
Не отрывая глаз от Лауры, я ответил Петру:
– Хорошо. Мы уходим. — И склонившись поближе к ней, добавил: — Прощай, моя ненаглядная.
А потом я направился к выходу, не оглядываясь, предоставляя Вильгельму возможность последовать за мной, если он этого захочет.
Когда мы оказались у самого выхода из облицованного стальными листами коридора, Кароль и Зенон уже были на месте. Оба они держались за рукоятки и с любопытством посмотрели на нас.
– А где?..
И тут в лаборатории позади нас грохнул выстрел. Лаура!