Бонд, мисс Бонд!
Шрифт:
Громов с интересом огляделся.
Местечко было уютное, как старая варежка.
На стенах – полутораметровой высоты панели из вагонки с потемневшим облупившимся лаком, выше – суровая побелка, под потолком – мутно-белые лампы дневного света и крапчатые от мушиных следов плафоны, вперемежку, под ногами – выкрашенный коричневой краской цементный пол.
Вокруг – разнообразнейшие человеческие типы: и тихие алкаши, и философствующие интеллигенты, и студентик с ноутбуком, и даже заботливый папаша с ребенком лет пяти.
Тепло, даже жарко. И вкусно пахнет полузабытой плебейской едой: жареным луком, котлетками, картошечкой, пирогами с капустой и кофе с цикорием.
– Вот, угощайтесь!
Добросердечная учительница подвинула к Громову тарелку с бутербродами, снова убежала и вернулась с полными стаканами.
Громов пытливо обозрел натюрморт.
Тарелка была толстая, фаянсовая, белая, с отколотым краешком. Стаканы – раритетные, как теперь говорят, «винтажные»: граненые, честно наполненные неопознаваемой жидкостью серо-сиреневого цвета с белой пенкой. Сложенные аккуратной башней бутерброды в срезе демонстрировали богатые залежи плотной розовой колбасы.
Громов представил, что сказал бы по этому поводу его французский повар, и шумно сглотнул слюну.
– Кушайте, кушайте, – ласково повторила добросердечная училка и меланхолично подперла щеку ладошкой.
Громов решительно взял бутерброд и съел его в три укуса. Запил тем, что было в стакане, вопросительно посмотрел на Ольгу.
– Обычный кофе с молоком, – душевно объяснила она. – Во-он из того бака.
Громов послушно посмотрел на бак.
Бак был пятиведерный, похожий на культуриста: большой, бронзово-коричневый, лоснящийся, с мощным «торсом» и трогательно маленьким изящным краником.
Кофе, наливаемый из этого бака, совсем не походил на одноименный напиток из бронзовых турок, электрических кофеварок и хитроумных кофемашин.
Определенно, это был не Kopi Luwak, рекламируемый как самый дорогой в мире кофе с удивительно приятным и изысканным вкусом, но что-то не менее необыкновенное.
– Тут настоящее молоко? – догадался Андрей.
– Самое обыкновенное, из пакетов, – ответила Ольга, сочувственно подумав: «Бедняга, как мало ему надо для счастья! Немного натурального молока!»
Громов, который давно уже пресытился даже птичьим молоком, блаженно жмурился, прихлебывая «кофе» с разведенным водой коровьим.
Ольга растроганно улыбалась.
На засиженном мухами плафоне люстры под потолком сидел, болтая пухлыми, в перетяжках, ножками, маленький голый ребенок с игрушечным арбалетом.
Раскрасневшаяся Ольга стянула с головы теплую шапку и выпустила на волю недлинную и нетолстую косу того невнятного цвета, который очень вежливые парикмахеры в присутствии клиентов деликатно называют среднерусым.
Громов допил свой кофе, поставил стакан и твердым голосом, предназначенным не для рюмочной, а для переговорной, спросил:
– Ольга, а вы не хотите сменить прическу?
Она растерянно моргнула, затеребила косицу:
– В смысле?
– Я спрашиваю, не хотите ли вы подстричься?
– С какой это стати?!
Ольга отодвинулась от стола.
«Сумасшедший!» – внятно произнес ее внутренний голос.
– С той стати, что я вам за это хорошо заплачу, – сказал сумасшедший.
«Извращенец!» – взвизгнул внутренний голос.
– Как это – вы мне заплатите?!
– Деньгами, – коротко ответил Громов и достал из кармана внушительный бумажник.
Ольга с недоумением посмотрела сначала на солидное портмоне, а потом на пустую тарелку и граненый стакан в сероватых разводах.
Превращение нуждающегося в благотворительной помощи малоимущего интеллигента в состоятельного психа-извращенца произошло слишком быстро. Обстоятельная учительница за этой стремительной эволюцией не поспевала.
– Вам сделают хорошую стрижку и укладку в дорогой парикмахерской, разумеется, все за мой счет, – пообещал Андрей. – Прическа будет вам к лицу, не волнуйтесь!
– Я вовсе не волнуюсь, – соврала Ольга Павловна и отступила еще на шаг.
Не по сезону раздетый ребенок под потолком нахмурил розовый лобик, сполз с плафона, сделал вокруг него пару кругов, глядя вниз, принял решение и вылетел в форточку.
– Стойте! – Громов выбросил руку, как осьминог щупальце, сцапал вздрогнувшую жертву и подтащил ее к столику. – Ради бога, не пугайтесь, сейчас я вам все объясню.
Он вздохнул, бесцеремонно отхлебнул из ее стакана и обзавелся красивыми сиреневыми усами.
– Сюрреализм какой-то, – в смятении пробормотала Оля.
– Сейчас будет вам суровая правда жизни, – покривился Громов. – Слушайте! Не знаю, за кого вы меня приняли, но я – не голь перекатная. Я хозяин «Рублика», может, слышали о таком? Андрей Павлович Громов меня зовут.
– Ого! – как филин, ухнула Оля.
«Рублик» знали все. Это была крупнейшая в крае сеть недорогих продовольственных супермаркетов, своего рода предмет региональной гордости, ибо обширную торговую паутину за двадцать лет сплел свой, местный товарищ – Андрей Громов. Из тех, знаете, Громовых, в предыдущем поколении которых был руководитель Крайпотребсоюза, а еще раньше – председатель райисполкома и главбух знаменитого конезавода «Буденновские зори».
Что и говорить, родословная у Андрея Громова была для современной России очень и очень приличная, да и сам он не оплошал, не посрамил фамилию и к сорока пяти годам почти уже выбился в олигархи федерального масштаба.
– Вы в порядке? – без пяти минут российский олигарх пытливо посмотрел на ошарашенную учительницу.
– В полном, – слабым голосом ответила Ольга Павловна, отчаянно стараясь сохранить лицо.
Лицо самовольничало, упорно превращаясь в трагикомическую маску древнегреческого театра.