Бонжур, Антуан!
Шрифт:
– Что вы, мсье президент? Знаете, сколько могил в России… Когда я был юным следопытом…
– Что такое юный следопыт? – полюбопытствовал Поль Батист.
– Это пионер или комсомолец, который идёт по дорогам боевой славы отцов и дедов. Я был в отряде, и мы ходили в походы по местам сражений. Я почему-то верил, что непременно найду подбитый самолёт отца и узнаю, где он погиб. Такие случаи бывали.
– Когда же вы были юным следопытом?
– О, давно, ещё в школе. И немного в училище, когда сам водил в походы ребят. Однажды мы нашли в глухом лесу разбитый самолёт и даже установили фамилию лётчика, но это был другой…
– Зато теперь вы
– Отца-то я нашёл, но многое мне ещё неясно. Нужно ещё искать и искать.
– Мы назовём вас молодым арденнским следопытом, – президент засмеялся, следом за ним и Татьяна Ивановна. – А я пойду по вашей, как вы говорите, дороге славы и постараюсь тоже стать юным следопытом.
Мы снова вышли на смотровую площадку. Президент дипломатично посмотрел на часы.
– На этом можно и закончить первую часть нашей сегодняшней программы. Сейчас мы снова спустимся с высот на землю: нас ожидает мадам де Ла Гранж.
Машина катилась по крутой улочке, погружаясь в теснину города. Поль Батист безмолвствовал, отдыхая: сегодня он наговорился достаточно, начав с первого льежского князя – епископа Нотгера (десятый век) и дойдя до наших дней.
Я воспользовался благоприятной паузой и свернул на прежнюю тему.
– Скажите, мсье президент, нет ли у вас фотографии Матье Ру?
– Она имеется и у вас, – ответил он с понимающей улыбкой.
– Ах, верно, журнал «Патриот», который вы мне подарили. Но там лишь десять человек, а в отряде их было одиннадцать. Не остался ли Ру за кадром?
– Об этом я не подумал, – признался Поль Батист. – Впрочем, это не будет иметь решающего значения, – он явно успокаивал меня. – Мне сказали в полицейском управлении, куда я обратился, что фотография, да ещё такая старая, им не нужна. У них есть другие возможности для розыска.
Машина выбралась на набережную. По Маасу тянулся караван барж, прошёл быстроходный катер, нагоняя волну на берег. На палубе стояли двое мужчин, один из них смотрел в нашу сторону. Безмолвный мой диалог с городом не желал прекращаться.
– Извините, что я вмешиваюсь в ваш разговор, – обратилась ко мне фрау Шуман, – но я почему-то уверена, вы найдёте этого человека. В полиции нам сказали, что дадут ответ как можно скорее.
– Спасибо вам, фрау Шуман.
– Да какая я вам фрау, – вспыхнула она. – Я же Сидорина, Татьяна Ивановна Сидорина со станции Раздольная.
Я сделал круглые глаза. А она повернулась ко мне, жарко заговорила:
– Я же вижу, как вы за своего папашу терзаетесь. Что только эти проклятые фашисты наделали? И мою жизнь исковеркали, и вашего папашу сгубили. И до сих пор мы должны мучиться. Я-то отмучаюсь скоро, мне семьдесят три уже, а вам жизнь прожить надо, и чтобы повезло. Если потребуется моя помощь с переводом, приходите ко мне в любое время.
– Большое спасибо, просто огромное мерси, Татьяна Ивановна, вы так позволите?
– Конечно, кто же я для вас? Мне так приятно нынче, что я живого русского увидела, а то ведь у нас бог знает что про Россию пишут, – она раскраснелась, откровенничая, заговорила даже с русской живинкой.
– Как же вы превратились в фрау, Татьяна Ивановна?
– Ох, горе моё! Я говорила вам, что муж мой был немец, мы с ним учительствовали. А когда немцы пришли, его взяли на работу в комендатуру. Он не хотел, царство ему небесное. Но немец же, как тут откажешься? В сорок четвёртом наши наступают. Что делать? Муж и говорит: «Придут большевики, нам капут». И поехали мы в Германию,
Опять война хватает живых, и ничего тут не изменишь.
За мостом Татьяна Ивановна попросила остановить машину. Я удивился:
– Разве вы не поедете со мной к мсье Полю Батисту?
– Мой рабочий день кончился, – ответила она с натянутой улыбкой. – Я в гости не приглашена. Спасибо, что подвезли меня.
Ах вот оно что: президент даёт мне уроки «демократии». Я увидел на углу цветочницу, выскочил из машины и преподнёс Татьяне Ивановне букет пионов. Наконец-то её улыбка сделалась естественной. Мы попрощались.
Дом президента расположен недалеко от центра на тихой улочке. Стиснутый с боков двумя такими же домами, он выглядел вполне пристойно, но недаром сказано: не дом красит человека. Горничная проводила нас на второй этаж. Мы оказались в просторной гостиной. Нас встретили две женщины в вечерних туалетах. Вот когда пошла светская беседа: мы так счастливы видеть вас, какая прекрасная погода, мы уже думали, что вы не можете оторваться от прелестей Льежа, это великолепно, манифик, гран мерси, в это время года всегда прекрасная погода, какой прелестный оранжад, разрешу себе ещё глоточек, как вам понравился собор святого Павла, не правда ли, он восхитителен, он неподражаем, а Дворец Правосудия, это изумительно и благородно с вашей стороны, если бы не моя мигрень, я непременно сопровождала бы вас, ещё глоток оранжада, мой молодой друг, извините мне мою мигрень, о, вы завтракали у синьора Тулио, это шарман, там так мило в любое время суток, вы так внимательны, нет, нет, вам необходимо побывать в музее Курциуса, чудесный вояж, ещё раз гран мерси, ещё глоток, я непременно там побываю…
Мадам президентша оказалась высокой сухой женщиной с тонким болезненным лицом. Другая назвалась Анастасией Ефимовной, урождённая Буш; она была седовласой, рыхлой, с породистым лицом, на руках браслеты и перстни. Мадам де ла Гранж разрешила себе лишь бирюзу с чернью; настоящий бомонд, правда, несколько одряхлевший.
Женщины шелестели тихими голосами, закатывали глаза, всплёскивали ручками. Даже сам президент начал говорить чуть ли не шёпотом, а Буш переводила с великолепным прононсом.
Поль Батист продемонстрировал свой кабинет: тесные полки с книгами, на столе в поэтическом беспорядке раскиданы рукописи и словари: президент занимается на досуге французской филологией. Над столом две фотографии в деревянных рамках: представительный генерал при полном параде и штатский мужчина с задумчиво-печальным лицом. Президент пояснил:
– Это генерал Пирр, командующий Армией Зет, в штабе которого я был связным. На второй фотографии изображён мой незабвенный кузен Мишель Реклю, о котором я вам уже рассказывал. Он погиб в день освобождения Льежа буквально у меня на руках. Похоронен в партизанской могиле. Мы с ним очень похожи, не правда ли, мой юный друг? Только Мишель здесь на двадцать четыре года моложе меня.