Боратынский
Шрифт:
– - Не могу вспомнить, -- говорите вы, -- не могу вспомнить времени, в которое бы не был Поэтом. Хотя я ... с самого младенчества находил в своих воспитателях сильное сопротивление моим склонностям, однако же Природа одолела все их усилия; ничем, ни кроткими, ни строгими средствами, не могли изгнать гения или (если хотите) демона, обладавшего мною...
– - Что скажу вам на столь сильные доказательства? ... Вы будете всегда и везде Поэтом, во всех возможных обстоятельствах и случаях... всегда будете мыслить, чувствовать, говорить и поступать, как мыслит, чувствует, говорит и поступает только Поэт: даже если в течение десяти лет не напишете вы ни одного стиха, все, что бы вы в сие время ни видели и ни слышали, все, на что бы ни покушались и чего бы ни испытали, все для вас Поэзия или впоследствии будет Поэзиею... Но не забудьте принять в рассуждение также и всю раздражительность,
* * *
(Это письмо сочинил некогда славный Виланд, а Кюхельбекер в 819-м году перевел. Мы имели случай сличить с оригиналом: смеем заметить -- отличный перевод.)
* * *
Поэтом от пелен, от рождения, от зачатия, если хотите, был Дельвиг: "На сходках наших он мало вмешивался в разговор, мало даже вмешивался в нашу веселость... всегда казалось, что между нами, живыми, небрежными, веселыми, четверостопными ямбами, он всегда смотрел важным гекзаметром".
– - "Быв двадцатилетним юношей, Дельвиг обладал постоянною степенностию нрава, что подало однажды повод Пушкину сказать, что он родился женатым".
– - "Во всяком случае был он мало разговорчив: речь его никогда не пенилась и не искрилась вместе с шампанским вином, которое у всех нас развязывало язык".
– "Спрашивали одного англичанина: любит ли он танцевать? "Очень люблю, -отвечал он, -- но не в обществе и не на бале, а дома один или с сестрою". Дельвиг походил на этого англичанина".
– - "Дельвиг вообще любил казаться стариком, перечувствовавшим, пережившим, но мрачности не было в его характере".
– - "Благодаря своему истинно британскому юмору он шутил всегда остроумно, не оскорбляя никого. В этом отношении Пушкин резко от него отличался: у Пушкина часто проглядывало беспокойное расположение духа... и его шутка часто превращалась в сарказм".
– - "Дельвиг почти не умел смеяться, но милая, добрая улыбка его никогда не забудется".
– - "Он всегда шутил очень серьезно, а когда повторял любимое свое слово "забавно", это значило, что речь идет о чем-нибудь совсем не забавном, а или грустном или же досадном для него!.." "Он так мило, так оригинально произносил это "забавно!", что весело вспомнить".
– - "Болезненная полнота его казалась дородством: он был росту выше чем среднего; лицо имел открытое, лоб высокий, прекрасный, всегда спокойный; голубые глаза его, вечно вооруженные очками, выказывали невыразимую доброту, ум и мысль.
– - В лицее мне запрещали носить очки, -сказал он мне однажды, -- зато все женщины казались мне прекрасны; как я разочаровался в них после выпуска".
– - "Дельвиг был постоянно суеверен. Не говоря о 13-ти персонах за столом, о подаче соли... у него было множество своих примет. При встречах с священниками он не пропускал случая, чтобы не плюнуть им вслед".
– - "Дельвиг не любил поэзии мистической. Он говорил: "Чем ближе к небу, тем холоднее"".
* * *
Дельвиг был антонимом и антиподом Кюхельбекеру и Пушкину. Пушкин -летал, Дельвиг -- шел; Кюхельбекер -- восторгался, Дельвиг -- иронизировал; Пушкин -- хохотал, Дельвиг -- едва улыбался; Кюхельбекер читал и писал по-немецки, ибо по рождению своему был германцем и вообще прилежал к языкам, Пушкин говорил на французском лучше, чем Карамзин и Дмитриев по-русски, а Дельвиг, хотя тоже был из немцев, не только природным языком не владел, но, говорят, до 14-ти лет вовсе не знал никаких языков, кроме русского. Кюхельбекер был вспыльчив и обидчив, Дельвиг -- никогда не сумасбродствовал въяве, и никому не удавалось с ним рассориться.
Впрочем, на дуэль Булгарина вызывал он. Да и его самого вызывал к себе Бенкендорф (правда, много позже). Да и не забудьте, какое тогда было время: "мысль о свободе и конституции была в разгаре. Кюхельбекер был вспыльчив и обидчив, Дельвиг -- никогда не сумасбродствовал свою "Вольность"..." "Во время пребывания императора в Москве были слухи, что он хочет освободить крестьян... В то же время беспрестанно доходили слухи об экзекуциях в разных губерниях... Во всех полках было много молодежи, принадлежавшей к Тайному обществу".
Je veux йtendre les bienfaits du mode Constitutionnel sur tous les peuples que la Providence a confiй а mes soins *, -- сказал тогда государь. Еще в 815-м году была напечатана
Je n'ai pas pu donner encore la Constitution а la Russie **, -говорят, сказал Александр, обращаясь к мадам де Сталь, когда в 812-м году она была у нас в Петербурге.
"Je n'aurai pu donner jamais..." ***, -- говорят, думал он в 818-м году.
Некто пустил шутку под именем мадам де Сталь, что у нас le gouvernement est un despotisme mitigй par la strangulation ****. Словом, тебя! твой трон я ненавижу!.. Кочующий деспот... Бич народов -- самовластье... Ах, лучше смерть, чем жить рабами...
– - И все это было еще до Занда, до Чугуева, до Шварца, до Ипсиланти.
* Я намерен даровать благотворное конституционное правление всем народам, Провидением мне вверенным (фр.).
** Я не мог еще дать конституцию России (фр.).
*** Я не смогу никогда дать... (фр.).
**** Правление есть самовластие, ограниченное удавкою (фр.).
До цареубийства не доходило, но еще неизвестно, что более чревато потрясением основ -- ежели один пылкий юноша из благородной фамилии по своей вольнодумной легкомысленности вонзит в бок тирана (или пособника тирана) -кинжал, или когда о такой возможности говорят, хотя и за бутылками V.C.P., хотя и не на улицах, хотя и дома, но зато все юноши из благородных фамилий. Вот они -- сидят и поют в голос: Не плачь дитя, не плачь, сударь; Вот бука, бука -- русский царь!
Потом они опять пьют и читают друг другу стихи: о любви, о дружбе, о лени, о праздности, о пирах, о проказах, о прелестницах, о друзьях, о неге, об унынии, о рабстве, о свободе. Люблю с красоткой записной На ложе неги и забвенья По воле шалости младой Разнообразить наслажденья. Ум их не утоплен в вине, и они трезвы. Я люблю вечерний пир, Где Веселье -- председатель, А Свобода, мой кумир, За столом законодатель.
Или -- не так! Ум утоплен, ибо ум высокий можно скрыть безумной шалости под легким покрывалом. В углу безвестном Петрограда, В тени древес, во мраке сада, Тот домик, помните ль, друзья, Где наша верная семья, Оставя скуку за порогом, Соединялась в шумный круг И без чинов с румяным богом Делила радостный досуг?
И до утра слово "пей!" заглушает крики песен.
Они пьют. Гордый ум не терпит плена, и слова любви перемешиваются с историями о том, как в недалекие времена батюшке нынешнего милостивого монарха попался навстречу один из них, а он не снял с головы картуз. Император Павел (а это ему попался на дороге один из них) мог бы упечь его в Соловки, но по рыцарству своему только пожурил его няньку, которая лишь тем оправдалась, что дитя еще неразумное и говорить не умеет (ибо одному из них в ту пору, когда это случилось, едва исполнился год).
Другой рассказывает, как в ночь смерти Павла его батюшка оказался арестован в Михайловском замке: выпросив у Палена дозволение проститься с телом покойного, он прошел мимо первых двух часовых у внешних дверей, но двое других часовых по другую сторону дверей скрестили свои ружья, ибо не слышали разрешения Палена. Батюшка бросился назад, но первые часовые тоже не пропустили его (а Пален ушел). Часа только через два его освободил кто-то из проходивших заговорщиков.
Они пьют. Ум трезвеет, мысли становятся логичными, надежды злыми. Может ли Нерон, спрашивают они, родить Тита или тирану самой природой не дано порождать ничего, кроме рабства и цепей?
– - Тиран отмечен печатью проклятия, и, как стыд природы, обречен на бесплодие?
– - Увы! насильники истории плодят, и плодят с наслаждением, рабство, называемое ими преданностью, и подлодушие, называемое ими усердием.
– - Но Тит? Милосердый Тит, с которым так любят сравнивать нашего милостивого монарха, -- он-то что может плодить?
– - Обман надежд на грядущее просвещение?
– - Нового Нерона?
– - История необратима! Новый Нерон не будет! Во всяком случае, у нас. Довольно было кратковременного Павла!
– - Следует ждать у нас своего Бонапарта!
– - Но наш-то Тит основал лицей! Он взял Париж!
– - Париж взяли казаки!
– - В Париже, между прочим, особенный воздух. В Париже вольнодумцы растут на открытом воздухе, а в Петербурге в теплицах.
– - Не помню, по какому поводу Карамзин сказал : "Ибо и власть самодержцев имеет свои пределы", или что-то подобное. В Европе это почли бы un lieu commun *, пошлою истиною, у нас -- верно, дерзостию, которую вслух говорить опасно.
– - Так как все же быть с Титом?
– У каждого Тита должно быть по Бруту!
– - За Брута! Они пьют.