Борьба с подземной непогодой (журн. вариант)
Шрифт:
За спиной летчика — Спицыны. Катерина Васильевна плачет навзрыд, слезы струятся по мокрым щекам. Ее мужественное лицо сделалось рыхлым и старообразным. Петр Иванович стоит без шапки и сгорбившись, от этого он кажется совсем маленьким. Ветер шевелит седые волосы, на лице у старика недоумение.
— Зачем? — шепчет он с упреком.
Мы никогда не помиримся с тем, что молодые воины гибнут в бою. Зачем погибают храбрые, а не презренные, никому не нужные трусы? Почему в море тонут мореплаватели, зачем разбиваются, падая с неба соколы, а не рожденные ползать ужи? Почему орел живет 33 года, а ворон, клюющий падаль — 300 лет?
Рядом со Спицыным стоит Тася. Она не плачет, это не принято в
Но это неверно На самом деле, с того момента, как началось извержение, Виктор ни разу не вспомнил о Елене. Он был занят делом, беспокоился об аппаратах, контролировал себя, припомнил рассуждения Сошина, боялся испугаться, подавлял страх. Он совсем не хотел умереть, но слишком мало думал о своей безопасности. И дорого заплатил за это.
— Был человек и нет человека, — говорит Спицын упавшим голосом. — Канул в воду, словно камень.
Камень канул в воду, и по воде бегут круги — все дальше и дальше. Встают студенты, чтобы почтить память старшего товарища, о гибели Виктора говорят в геологических институтах, в далеком Ташкенте Сошин рассказывает о Викторе новым практикантам:
«Прекрасный парень был — смелый, честный, требовательный к себе, но, очевидно, не в меру, безрассудный, забыл главное качество геолога — осторожность. У геолога одна единственная цель — довести экспедицию до конца. Он обязан беречь себя, чтобы не сорвать экспдиции».
И черноволосый худощавый паренек, совсем не похожий на Виктора, возражает горячо:
— Есть случаи в жизни, когда рисковать необходимо.
— Нет правил на все случаи жизни, — соглашается Сошин.
За тысячи километров от Сошина, в полукруглом доме у Калужской заставы, расхаживает по комнате профессор Дмитриевский. Целый день профессор думает о Викторе. Ему тяжело, грустно, его томят сомнения — не он ли виноват, генерал геологической науки, пославший молодого солдата навстречу опасности. Может быть, он сам должен был бросить работу на год, изучить аппаратуру и поехать на Камчатку. Теперь поздно думать об этом, дело сделано, Виктора не воскресишь. Надо бы, конечно, написать в Ташкент, чтобы оттуда послали работника на смену Виктору. Но, нет второй раз профессор не возьмет на себя такую ответственность. Самому поехать? Но его не отпустят в середине учебного года. И все равно прежде чем он освоит новое дело, прежде чем доберется до Камчатки, извержение может окончиться. Как же быть?
И он ходит из угла в угол, заложив руки за спину, думая все о том же. Наступает вечер, в комнате постепенно темнеет, но Дмитриевский забывает зажечь свет.
— Что же делать теперь? — спрашивает он себя. Но вот решение принято. Повернувшись на каблуках, профессор подходит к телефону, набирает номер…
— Это телеграф? Запишите телеграмму. Срочную. Камчатская область. Село Гореловское, Вулканологическая станция. Прошу тщательно собрать все материалы, связанные с работой Виктора Шатрова, и переслать в Московский университет на имя декана Дмитриевского. Прошу так же, не откладывая, сообщить биографические сведения для большой статьи в «Университетском Вестнике» о Шатрове и значении его работы для советской вулканологии.
2.
Тася получила эту телеграмму вечером после работы — и не поленилась проделать еще раз 6 километров от села до станции. Но Грибова не было дома. Он измерял толщину пепла на ближайших холмах. Спицына увидела надпись «Срочная» и решила вскрыть телеграмму.
— Конечно, нужно сохранить все бумаги, даже черновики и расчеты, — сказал Петр Иванович. — Об этом мы Тасеньку попросим. А восковую модель мы запакуем и отвезем в Москву. Она должна стоять в Политехническом музее. Это хорошо, что там интересуются. Значит, работа не останется без внимания, каждую букву проверят.
— По настоящему, надо не проверять, а продолжать, — сказал Ковалев. — Аппараты у нас есть, как они ставятся, я знаю, видел тысячу раз, помогал, сам выравнивал. Пожалуй, аппарат я настрою. Но что и как снимать — не знаю. Какие-то расчеты были у Виктора. А расшифровка совсем темное дело.
— Он смотрел на пятнышки и прямо диктовал, — вставила Тася, — этому надо учиться в институте.
— Но, возможно, при аппаратах есть инструкция, — предположил Спицын — Мы могли бы разобраться все вместе.
А жена его тотчас же возразила: — Трудно сейчас разбираться, самое горячее время. Да и Грибов не даст. У него свой план наблюдений.
— А мы не позволим ему ставить палки в колеса. Он все время мешал Шатрову, теперь радуется, небось, — сказал летчик.
Как раз при этих словах дверь отворилась и в столовую вошел Грибов.
— О чем речь? — спросил он отрывисто. — Телеграмма? Покажите.
Грибову совсем не нужно было измерять пепел. Он ушел, чтобы подумать наедине. Эти дни были для него катастрофическими. Погибший Виктор победил его. Грибов лежал на обеих лопатках и понимал это.
Он был немногословен и сдержан. Его считали холодным человеком, с рыбьей кровью. На самом деле, Грибов был решителен, смел, дерзок, даже азартен. По характеру он был страстным бойцом, но вел сражения мысленно, в голове. Он был неустрашим в мыслях — это нужное качество для ученого. Грибова оценили еще в институте; его дипломный проект опубликовали, как научную работу. Способности математика сочетались в нем со способностями юриста. Он легко видел слабости противника, побеждал в спорах всегда, хотя не всегда был прав. Полеты мысли увлекали его. Он разил и упивался своей силой…
И вдруг — осечка… И не мелкая случайная ошибка, а глубокое поражение. Талант и умница Грибов не сумел предсказать ничего, извержение предсказал вчерашний студент Виктор. Виктор был опытнее? Нет. Способнее? Нет. Старательнее? Нет. Методичнее? Нет. Не Шатров победил Грибова, а метод Шатрова победил. Искусный ямщик безнадежно отстал от самолета. Все его мастерство спасовало перед новой техникой. Грибов — не первый. В сущности, каждое усовершенствование отменяет чье-то мастерство. На заре капитализма это было трагедией. Новая машина отнимала у ремесленников работу. Люди бунтовали против машин, ломали их во имя устаревшего, но привычного труда. В нашей стране изобретения не обездоливают никого, но они заставляют переучиваться. В это положение попал Грибов. Перед ним стал вопрос: что он должен делать — не как мастер своего дела, не как автор и защитник собственной теории, а как начальник, отвечающий за порученную ему станцию. Ломать все планы, идти за Виктором? Грибов честно старался найти правильный путь, а голова его еще работала в прежнем направлении, еще таилась в нем обида за свои незавершенные и ставшие ненужными замыслы, за свое, с таким трудом добытое, умение.