Борьба у престола
Шрифт:
Князь Григорий Дмитриевич молча выслушал Дивинского.
– Так подлинные кондиции здесь? – спросил он.
– Генерал передал их Дмитрию Михайлычу, – ответил Дивинский.
– Ну, слава Богу, – поднимаясь во весь рост, произнес Юсупов. – Пора! А Ягужинский!.. Ну, что, с ним мы теперь справимся! – закончил он, и его лицо приняло жестокое, страшное выражение. Глаза загорелись, широкие ноздри раздулись.
– Не время щадить врагов, – снова начал он. – Их много, ой как много!.. Дадим же им кровавый урок! Вспомним Петра Алексеевича. Тот никого не пощадил бы для блага отечества!
Князь тяжелой поступью
– А ты, ферлакур, что здесь напевал Паше? – спросил он, останавливаясь перед Дивинским и глядя на него смеющимися глазами.
Несмотря на ласковый тон его слов, Дивинский оробел.
– Князь, – дрожащим голосом начал он. – В последний год вы заменили мне отца… Я вечно благодарен вам, я бы… я… хотел бы стать вашим сыном…
Он взволнованно замолчал. Князь уже не смеялся. Он серьезно и задумчиво смотрел на стоящего перед ним с опущенными глазами Федора Никитича.
– Да, – медленно начал он. – Я давно видел, что слюбились вы. Я видел это, может, раньше, чем вы сами про то узнали. И по тому как я относился к тебе, ты должен понять, что не я помешаю вашему счастью.
Дивинский сделал к нему движение.
– Постой, – остановил его князь. – Ты честный и смелый офицер и дворянин… Я готов назвать тебя своим сыном. Но, говорю тебе, повремени! Смутно теперь, и болит мое сердце. Рано торжествовать еще победу. Подожди, и когда мы отпразднуем победу, – Паша твоя! Вот тебе рука моя.
Дивинский крепко пожал протянутую руку. Князь обнял его и поцеловал.
– Ты хороший офицер. Исполни же до конца свой долг. Ну, теперь иди, отдыхай. Отдохну к я часок, а там пойду к Дмитрию Михайлычу. Ты ночуй у меня.
Это был счастливейший день в жизни Федора Никитича.
V
Был ранний час, и на улице еще царила тьма. Просторный кабинет Ягужинского был ярко освещен многочисленными свечами. За столом сидел Кроткой и разбирая бумаги.
Накануне, поздно вечером, из Верховного совета была получена повестка, приглашавшая графа Павла Ивановича к девяти часам утра в большой кремлевский дворец на собрание. Какое собрание – в повестке не было указано. На всякий случай Семен Петрович, всегда аккуратный, подобрал бумаги, касавшиеся последних распоряжений, отданных Верховным советом графу. Верховный совет возложил на Ягужинского предварительные подготовления к предстоящему погребению покойного императора, заготовку траурных карет, устройство гробницы, выработку в общих чертах церемониала погребения соответственно бывшим» прискорбным оказиям» и другие столь же несложные, но хлопотливые дела.
Кротков составил уже небольшую записку о мерах, принятых графом к исполнению поручений совета. Он делал свое дело механически, по привычке, и на его худощавом, спокойном лице нельзя было прочесть тревоги, пожиравшей его душу. Едва ли у Ягужинского был более преданный человек, чем Кротков. И это было понятно. Семен Петрович был всем обязан Павлу Ивановичу. И не только он, но и его отец, и его дед.
Старый органист московской лютеранской церкви, отец Павла Ивановича, принял участие в судьбе
С тех пор Павел Иванович стал быстро подниматься в гору, между тем как Петр Кротков поступил писцом в тот же Судный приказ.
Шли годы. Умер старый органист. Преждевременно умер от запоя и Петр Кротков, оставив юного сына Семена. Это было в конце царствования Екатерины.
Когда юный Семен, помня и зная от отца о всех благодеяниях, оказанных их семье старым Ягужинским, с трепетом явился в приемную графа, генерал – адъютанта и камергера Павла Ивановича, он встретил и участие и ласку. В память своего отца, в память детской дружбы с отцом Семена Ягужинский тотчас же устроил его в Сенат, а заметя трудолюбие, способности и скромность молодого писца, взял его к себе в секретари. Семен Петрович платил ему за все самой горячей признательностью. И теперь, разбирая бумаги, он болел сердцем за своего благодетеля. Он видел тревогу графа и знал ее причину. Он сам помогал Павлу Ивановичу писать письмо к герцогине Курляндский, знал о посылке Сумарокова и об его аресте. И повестка Верховного совета казалась ему зловещей. Теперь он ждал выхода графа.
Но кроме него в кабинете присутствовали еще двое. Это были Окунев и Чаплыгин – адъютанты Ягужинского, которые должны были сопровождать его в совет. В полной парадной форме, в напудренных париках, офицеры нетерпеливо ходили взад и вперед по кабинету. У них был вид людей, идущих на сражение. И действительно, они после последних известий были готовы ко всему.
Кротков молча сидел, уткнувшись в бумаги. Чаплыгин не выдержал.
– Семен Петрович, – крикнул он. – Да брось к дьяволу свои бумаги. Бросил бы их в печку. Больше бы прибыли было. Ты лучше скажи, что граф?
Кротков с улыбкой отодвинул от себя бумаги.
– Граф! Что граф? Вчера ночью, как получил повестку, поехал к канцлеру. Вернулся чернее тучи.
– Да, – задумчиво произнес Окунев. – Почернеешь тут. Ну, а ты что?
– Я? – ответил Кротков. – Я там, где граф.
– Хорошо сказать, – воскликнул Чаплыгин. – Граф – все же граф, генерал – прокурор, генерал – адъютант… А мы? С нами, брат, церемониться не станут.
Семен Петрович покачал головой.
– А с Меншиковым поцеремонились? – сказал он.
Окунев махнул рукой:
– И охота вам каркать! Может, поговорят, поговорят – и только.
– А Сумароков? – спросил Чаплыгин.
– Велика важность, – ответил Окунев. – Отпустят. Разве что в гарнизон переведут, с глаз подальше. Вот и все.
– Кажется, идет граф, – вставая, произнес Кротков.
В соседней комнате послышались твердые, поспешные шаги.
И действительно, на пороге в полной парадной форме, с голубой лентой Андрея Первозванного через плечо, со шляпой и перчатками в руке появился Ягужинский. Офицеры вытянулись.