Борьба за Дарданеллы
Шрифт:
Началась новая и ужасная фаза войны в Европе. В том самом сражении, которое описывала «Тайме», немцы впервые использовали отравляющий газ. За этим скоро последовала новость о прорыве русского фронта в Галиции и неудаче британского наступления в Обер-Ридж во Франции. Битва за Обер-Ридж была типичной для боев, которые происходили на Западном фронте в течение последующих трех лет: сэр Джон Френч атаковал германские оборонительные укрепления на участке длиной две мили, и атака длилась до наступления ночи, при этом потери составили 11 000 человек. Не было завоевано ни одного метра чужой земли.
Причиной этой катастрофы считалась нехватка артиллерийских снарядов. «Британские солдаты, — писала „Тайме“, — напрасно умирали в воскресенье на Обер-Ридж, потому что недоставало снарядов. Правительство, однозначно не сумевшее организовать наш национальный потенциал, должно нести свою долю
Но в эти недели на общественное мнение Англии наиболее глубокое впечатление произвела гибель «Лузитании». Корабль был потоплен 7 мая подводной лодкой «U-20» у ирландского побережья, и при этом более половины из 2000 пассажиров погибло. Теперь было очевидно, что враг был готов опуститься до любого варварства, а древняя идея, что мирное население не должно страдать в войне, умерла навсегда. С этого момента ненависть к Германии возросла в Англии до степени, какой она вряд ли достигала во Вторую мировую войну, кроме, возможно, периода разгара бомбардировок летающими снарядами в 1944 году. Месть, стремление убить немцев стали главной идеей, и вместе с этим росло ощущение в обществе, что правительство Асквита действует некомпетентно, что война вместо того, чтобы быть короткой и победоносной, может оказаться долгой и проигранной. Если были нужны снаряды, чтобы выбить врага из окопов во Франции, то почему их не хватает? Почему нельзя снять угрозу от подводных лодок? Почему до сих пор над Лондоном летают цеппелины? В сравнении с этими проблемами новое военное предприятие против турок в Галлиполи казалось весьма незначительным и очень далеким.
К тому же в начальные дни до общества доходило очень мало информации о Галлиполийской кампании. Прошел целый месяц, пока «Illustrated London News» смогла опубликовать фотографии с полуострова, а официальные коммюнике мало чем могли помочь. В Англию из Франции шел поток солдат, либо раненых, либо на отдых, и их рассказы об окопной войне были в мыслях у каждого. А Галлиполи находился в трех тысячах миль, и ни один солдат оттуда не приезжал пока в отпуск в Англию, не говоря об Австралии и Новой Зеландии. В огромной степени заполнение этого вакуума падало на долю военных корреспондентов.
Китченер в принципе был противником военных корреспондентов, и с некоторой неохотой он разрешил английским газетам послать с экспедицией одного человека, Эллиса Эшмид-Бартлета. С момента своего прибытия у Эшмид-Бартлета начались проблемы. Гамильтон, хотя и относился к нему по-дружески, не разрешил ему отправлять ни одной корреспонденции до того, как его собственные официальные доклады не достигнут Лондона, а это иногда означало задержки в несколько дней. Цензор не допускал никакой критики в адрес проведения операции. Участь Эшмид-Бартлета временами казалась незавидной. Он высадился в заливе АНЗАК вскоре после первой атаки, надев по известным ему одному причинам зеленую шляпу, и тут же был арестован по обвинению в шпионаже. Австралийцы уже были готовы его расстрелять, когда случайно какой-то матрос, знавший его, поручился за корреспондента. Вскоре после этого он чуть не утонул, когда корабль, на котором он плыл, был торпедирован. Вторым и последним английским корреспондентом в Галлиполи был человек из Рейтер, который был ограниченных способностей из-за сильной близорукости, ибо он видел не далее ста метров.
Собственные доклады Гамильтона лорду Китченеру вначале были окрашены в оптимистические тона. «Благодарение Богу, успокоившему море, — писал он 26 апреля, — и королевскому флоту, который доставил на берег наших ребят так же хладнокровно, как на регате, также благодаря неустрашимому духу, который проявили оба рода войск, мы высадили на берег 29 000 человек, столкнувшись с отчаянным сопротивлением». 27 апреля он опять пишет: «Благодаря погоде и прекрасному духу наших войск все идет хорошо».
В то же время произошли крупные события. В ночь после высадки АНЗАК эсминцы приближались к берегу и направляли свои прожектора на скалы, чтобы не позволить туркам совершить внезапный налет в темноте. Затем утром «Куин Элизабет» и два других линкора поделили между собой вражескую линию фронта и настолько интенсивно обстреляли их, что на какое-то время казалось, что холмы извергали огонь, словно действующие вулканы. В воздух поднялись наблюдатели на воздушных шарах до высоты, откуда они могли видеть ту сторону полуострова, и один удачный выстрел «Куин Элизабет» уничтожил грузовое судно в Нэрроуз на удалении семи миль. В то же время крейсеры подходили к берегу так близко, что морякам было видно, как турки бегали по возвышавшимся скалам, а турки, в свою очередь, вели снайперский огонь по британским офицерам, стоявшим
Бои были исключительно ожесточенными, потому что на этой стадии ни одна из сторон не имела реального представления, что она может и что не может, и поэтому оба командующих отдавали сражению все, что имели. Кемаль все еще был убежден, что может загнать союзников в море до того, как они окопаются, в Бёдвуд все еще был настроен продвигаться вперед. Часто турки шли в атаку прямо на линии АНЗАК, и в наполовину вырытых траншеях вспыхивали рукопашные бои. Прошло три таких дня, пока соперничающим командирам стало очевидно, что оба они исходят из ложных предпосылок: солдат АНЗАК нельзя вытеснить, точно так же те не могут продвинуться вперед. Какие-то тысяча квадратных метров территории переходили из рук в руки, а плацдарм продолжал существовать, переполненный и стесненный, простреливаемый сверху в каждой точке, но все равно непоколебимый. В ночь на 27 апреля напряжение боя ослабло, и обе стороны отвели войска для отдыха и накопления сил.
Что-то похожее, но в больших масштабах происходило на мысе Хеллес на юге. На следующий день после высадки деревня Седд-эль-Бар была взята, разбросанные плацдармы воссоединились, а турки отошли по всей линии фронта. Гамильтон рассудил, что жизненно важно взять Ачи-Баба до того, как Лиман перебросит подкрепления сюда, на самый юг полуострова, и 28 апреля началось генеральное наступление, где на правом фланге находились французы, а на левом — британцы. Удалось продвинуться вглубь на расстояние около двух миль при возрастающем сопротивлении противника, а затем все остановилось.
Солдатами овладело крайнее утомление. Многие из них оставались без сна две и даже три ночи, а продукты, вода и боеприпасы уже подходили к концу. «Ривер-Клайд» прочно стоял на якоре у Седд-эль-Бар, но все позиции союзников находились под огнем турецких пушек с противоположной стороны пролива и самого полуострова. Основная часть войск Гамильтона уже находилась на суше, но плацдармы все еще были похожи на сцены гигантских кораблекрушений, сопровождавшихся огромными кучами материалов и военного снаряжения, разбросанных во все стороны, и, пока не будет наведен какой-то порядок — когда войска отдыхают и снабжаются, — не было возможности для возобновления наступления. 28 апреля весь боевой порыв был утрачен, а стрельба вдоль линии фронта стала утихать.
Таким образом, в самом начале Галлиполийской кампании сложилась схема действий: бой, ответные действия и тупик. Цель определена, попытка совершается, и до успеха рукой подать. Ачи-Баба уже овладел умами всех. Он возвышался на горизонте всего лишь в одной-двух милях отсюда, но был столь же далек, как сам Константинополь. В любом отношении эта гора не впечатляла, ибо ее высота была всего лишь 210 метров, а склоны полого опускались к Эгейскому морю через приятный для глаза пейзаж из оливковых деревьев, кипарисов и разбросанных ферм. Но Гамильтон был непреклонен в стремлении взять ее. Поднявшись на гребень, он полагал, его пушки будут простреливать пролив до Нэрроуз, а вражеская оборона на юге лопнет. 28 апреля его позиция была особенно печальной. Он знал, что время истекает. Он видел перед собой гору, и, имея еще одну свежую дивизию — может, даже бригаду, — он знал, что может взять ее. Но не было свежих дивизий или бригад, все, что у него было, уже было брошено в бой, а на данный момент его люди были так измотаны, так потрясены и дух их так подорван потерями, что они уже ничего не могли сделать. И поэтому он вернулся к вопросам, которым было суждено повторяться с того времени: не попросить ли у Китченера подкреплений? А если Китченер согласится их прислать, прибудут ли они вовремя?
Еще до того, как экспедиция отправилась в плавание, не было взаимопонимания в вопросе подкреплений. Отношение Китченера, и Гамильтон великолепно это сознавал, было таким, что он дал для Галлиполи максимум возможного, и Гамильтону надо довольствоваться этим. И потому скромные просьбы Гамильтона либо отклонялись, либо оставались без ответа. Все-таки в конце концов Китченер смягчился. 6 апреля он послал телеграмму сэру Яну Максвеллу, командующему Египетским гарнизоном: «Вам надлежит отправить из Египта любые войска, которые можно выделить, или даже отдельных офицеров или солдат, которых сэр Ян Гамильтон может пожелать для Галлиполи... Эта телеграмма будет переслана вам сэром Яном Гамильтоном».