Борьба за Дарданеллы
Шрифт:
Условия перемирия были установлены с максимально возможной точностью: оно начнется 24 мая и продлится девять часов. Белыми флагами должны быть отмечены три зоны, отведенные для захоронения погибших, — одна турецкая, одна британская и одна смешанная для обеих сторон. Священники, врачи и солдаты, участвующие в захоронениях, должны носить белые нарукавные повязки и не должны пользоваться полевыми биноклями и заходить в окопы противника. Вся стрельба вдоль линии фронта, конечно, должна прекратиться, а солдаты в противостоящих траншеях во время перемирия не должны высовывать головы поверх бруствера. Также было договорено, что все винтовки за вычетом затворов должны быть возвращены владевшей ими прежде стороне, но это решение было до некоторой степени обесценено австралийцами, которые предыдущим вечером ползали на ничейную землю, где собрали столько винтовок, сколько смогли.
Утро 24
Обе группы вместе отправились на берег и, пройдя через кукурузные поля, усеянные маками, дошли до холмов, где происходило сражение. «Тут, — говорит Герберт, — когда мы подошли к разбросанным трупам, послышался ужасный запах смерти. Мы поднялись на плато и спустились через овраги, полные тимьяна, где лежало около 4000 убитых турок. Это было неописуемо. Спасибо, что шел дождь и было серое небо. Человек из турецкого Красного Полумесяца подошел ко мне и дал какую-то антисептическую ароматизированную повязку, и ее они часто меняли. В этой давящей тишине слышны были стоны двух раненых».
Многие из погибших пали на землю в том самом виде, в каком были в момент, когда пули остановили их порыв, сжимая руками штыки, с устремленными вперед головами или скрючившись. Все было на месте, кроме искры жизни. Они лежали в углублениях в сырой земле, целыми группами, как будто образуя какую-то страшную картину, выполненную из воска.
А среди живущих поначалу возникали небольшие трения. Все нервничали, каждый ожидал предательства от противной стороны даже в этих кошмарных условиях. Пошли жалобы: австралийцы воровали оружие, турки слишком близко подходили к окопам АНЗАК. На посту Куинн, там где окопы разделяло каких-то 10—15 метров, напряжение чуть ли не ощущалось в воздухе вроде воспламеняющегося состава, который может взорваться в любой момент. С руками на спусковых крючках солдаты наблюдали друг за другом через узкое пространство, ожидая в любую минуту, что кто-то сделает какое-нибудь неосторожное движение, отчего вновь начнется стрельба. Однако на более широких разделах поля боя войска турок и АНЗАК работали вместе, копая огромные общие могилы, и по прошествии нескольких часов начали брататься, предлагая друг другу сигареты, пользуясь для общения ломаными обрывками английского и арабского, обмениваясь как сувенирами значками и безделушками, оказавшимися в карманах.
Герберт был очень занят, помогая разрешать разногласия. Он позволил туркам забрать для захоронения несколько трупов, оказавшихся в расположении союзников, а однажды ему даже разрешили спуститься во вражеские окопы, чтобы убедиться, что турки не воспользовались затишьем для укрепления или продвижения своих позиций. Там он обнаружил группу солдат, с которыми был знаком по Албании. Они собрались вокруг него, оживленно приветствуя и хлопая по плечу. Но ему пришлось их успокоить, потому что это мешало заупокойным молитвам, которые читали вокруг турецкие имамы и христианские священники. С этого момента турки постоянно подходили к нему за распоряжениями и даже уговорили его подписать квитанции приходования денег, изъятых у погибших. Периоды яркого солнца сменялись дождем.
В этот день с «Аркадиана» прибыли Комптон Маккензи и майор Джек Черчилль (брат Уинстона Черчилля). Они стояли на бруствере, сложенном главным образом из трупов, и наблюдали за происходящим. «На переднем плане, — писал Маккензи, — находилась узкая полоса ровного кустарника, вдоль которой были воткнуты через интервалы белые флаги, и шеренги часовых — австралийцев и турок — стояли лицом друг к другу, и атмосфера была похожа на ту, что бывает, когда местные магнаты на ежегодных соревнованиях делают ставки перед стартом гонок с препятствиями. Герберт был похож на незаменимого бакалавра, которого всякая деревенская община нанимает, чтобы следить за соблюдением ритуала в таких случаях. И вот он снует туда-сюда, небрежной походкой, с вытянутой и болтающейся на ходу из стороны в сторону шеей, всматривается в лица людей, чтобы распознать, враг это или нет, с тем чтобы, если это противник, предложить ему сигареты и обменяться любезностями на его родном языке...
Впечатления, которые эта сцена с гребня поста Куинн произвела на меня, затмевают все остальное время пребывания в АНЗАК. По пути
К трем часам дня работа была практически завершена. Было два критических момента: в последнюю минуту было обнаружено, что турецкие часы идут на восемь минут вперед в сравнении с британскими, и спешно были внесены исправления. Затем, когда уже приближался час окончания перемирия, прогремел выстрел. Оказавшись в чистом поле, когда на них были нацелены тысячи винтовок, похоронные команды застыли в неожиданной тишине, но ничего не последовало, и они возобновили свою работу.
В четыре часа турки у поста Куинн пришли к Герберту за последними указаниями, поскольку рядом не было ни одного из их офицеров. Вначале он отправил копателей в свои окопы, а в четыре часа семь минут отозвал солдат, носивших белые флаги. Затем подошел к турецким окопам попрощаться. Когда он сказал вражеским солдатам, что завтра, быть может, они его застрелят, ему ответил жуткий хор: «Бог простит!» Увидев, что Герберт еще стоит там, к туркам подошла группа австралийцев, чтобы пожать руки и попрощаться. «Пока, старик, удачи!» Турки ответили одной из своих пословиц: «С улыбкой можешь уйти и с улыбкой можешь вернуться».
Уже все остававшиеся на открытом месте были отосланы в свои окопы, и Герберт произвел последний осмотр вдоль линии фронта, напоминая туркам, что стрельбы не должно быть еще двадцать пять минут. Ему отвечали приветствиями, и он наконец исчез из виду. В 16.45 откуда-то с холмов выстрелил турецкий снайпер. Австралийцы немедленно ответили, и над полем боя опять разнесся грохот разрывов.
Было несколько нарушений. Обе стороны исподтишка продолжали копать траншеи, и как турецкие, так и британские офицеры прохаживались по нейтральной земле, тайно изучая расположение траншей противника. Даже говорили (и в Турции эту историю никогда не отрицали), что Кемаль переоделся в мундир сержанта и с различными похоронными командами провел целых девять часов вблизи от анзаковских траншей.
Самым важным результатом сражения и перемирия, однако, было то, что с этого времени вся злоба к туркам в рядах десантников АНЗАК испарилась. Теперь они знали врага на своем собственном опыте, и он перестал быть пропагандистским клише. Он уже не был коварным, фанатичным или чудовищем. Это был нормальный человек, и австралийцы считали его очень храбрым.
Это братание с противником, то есть проявление взаимоуважения солдат, которым положено убивать друг друга, не было привилегией одного лишь Галлиполи, потому что подобное происходило и во Франции. Но на этом конкретном поле сражения оно имело особую степень. Когда австралийским и новозеландским солдатам были розданы противогазы, войска отказывались использовать их. На вопрос почему последовал ответ: «Турки не будут применять газы. Они — честные бойцы» [18] .
18
В Галлиполи соперничающими сторонами газ не использовался.
Знали бы солдаты Энвера чуть получше — не были бы они так уверены в своем мнении, хотя, возможно, они слышали о нем, ибо на Галлиполи к политикам пренебрежительно относились обе стороны, да еще так, как редко наблюдалось во Второй мировой войне. Скоро многие британцы стали чувствовать то же, что и Герберт: что эта кампания вообще не началась бы, если бы в самом начале политики действовали более ответственно.
Крайняя жестокость, с которой шли бои на Галлиполи, не дает намека на сочувствие, которое могли бы испытывать противоборствующие стороны по отношению друг к другу. В периоды относительного затишья, которые последовали за 19 мая на фронте АНЗАК, наблюдались самые странные происшествия. Однажды, посещая фронт, штабной офицер увидел с изумлением, что за линиями британских окопов расхаживает несколько турок на виду у австралийцев. Он задал вопрос: «Почему вы в них не стреляете?» — и услышал ответ: «Но они же не причиняют никакого зла! Оставьте в покое этих нищих». Позже в ходе кампании был замечен старый турок, в обязанности которого, вероятно, входила стирка одежды своей группы. Каждый день он вылезал из своего окопа и клал на бруствер по порядку мокрые рубашки и носки. И ни один солдат союзников и не думал стрелять по нему. С другой стороны, турки обычно не обстреливали уцелевших моряков с погибших кораблей, а на линии фронта к своим пленникам относились с добротой.