Борьба за Дарданеллы

Мурхед Алан

И все же в этом докладе была определенная суть. Не в неистовых и безрассудных подробностях о бунте и стрельбе в отстающих солдат, а в общей теме. Критиковался штаб, управление войсками было плохим, и Мэрдок, когда увидел это, рассказал голую истину. В любом случае это была истина, какой он ее увидел, а в военное время всегда должно быть место для докладов очевидцев со свежим взглядом. Они помогают напомнить политикам и штабным стратегам, что те имеют дело с человеческими существами, которые в конечном итоге куда более важны, чем машины и детальные планы. Такого рода документы вряд ли можно использовать как официальные, как свидетельство, на котором будет строиться политика,

и письму Мэрдока следовало оставаться тем, чем оно было, — частным письмом своему правительству, которое необходимо проверить через другие источники.

Но Ллойд Джордж его увидел. Будет справедливым допустить, что Ллойд Джордж был искренне тронут его содержанием, но он еще и был оппонентом лорда Китченера, и он всегда отдавал предпочтение Салоникам перед Галлиполи. Он уговорил Мэрдока послать копию г-ну Асквиту.

До этого момента можно найти объяснение мотивам Мэрдока. Но труднее объяснить предпринятые премьер-министром меры. Он не отправил доклад Гамильтону для комментариев. Он не стал ждать, пока Китченер его изучит. Он напечатал письмо как государственный документ на голубой бумаге Комитета имперской обороны и разослал членам комитета по Дарданеллам. Именно этот документ и был перед ними, когда 11 октября они решали, посылать ли Хейга или Китченера в Галлиполи, чтобы разобраться, что там замышляют Гамильтон и его штаб. Таково было происхождение «потока неофициальных сообщений», о котором Китченер предупреждал Гамильтона в начале недели.

В этот же день, 11 октября, Эшмид-Бартлет прибыл в Лондон с еще свежими впечатлениями от своего отстранения от штаба на Имбросе. Не теряя времени, он увиделся с лордом Нортклиффом, владельцем «Тайме» и «Дейли мейл», и договорился о полном, не подверженном цензуре освещении галлиполийского вопроса на страницах «Санди тайме». В течение нескольких последующих дней и Мэрдок, и Эшмид-Бартлет были очень заняты встречами в Уайтхолле и на Флит-стрит, и скоро стало известно, что им обеспечена поддержка Нортклиффа. Нортклифф уже пришел к убеждению, что необходима эвакуация Галлиполи.

14 октября комитет по Дарданеллам собрался вновь, и его членов ознакомили с ответом Гамильтона Китченеру. Как они и опасались, это было беспомощное и пессимистическое послание — просто унылое напоминание о потерях 50 процентов войск при эвакуации. Черчилль все еще продолжал оказывать поддержку Галлиполи, после августовских неудач его репутация неуклонно падала. Не он ли был автором всей этой катастрофической авантюры? А группа Салоник не снижала активности. Она настаивала на отставке Гамильтона. И Китченеру было поручено сообщить эту новость Гамильтону.

Тем временем в Галлиполи резко похолодало, а день 15 октября выдался вообще неудачным. Штаб в ближайшее время собирался переезжать на зимние квартиры на другой стороне острова. Для Гамильтона была построена новая каменная хибарка, нечто вроде греческой пастушьей хижины, и он в последний раз ночевал в своей палатке. Он был уже в постели, когда офицер принес ему телеграмму от Китченера, помеченную грифом «Секретно и лично „, и сказал, что, когда придет следующее сообщение, генерал должен сам его дешифрировать. Гамильтон догадывался, о чем может быть следующая депеша, но позволил себе прощальный жест. «Нет, — ответил он, — не будите меня, когда придет вторая телеграмма, а принесите ее в обычное время доставки корреспонденции“.

На следующий день ему вручили телеграмму, и он принялся за работу над ней с помощью дешифровальной книги. Слово за словом сложился такой текст:

«Состоявшийся прошедшей ночью Военный совет принял решение, что, несмотря на то что правительство высоко оценивает Ваш труд

и доблестное поведение, которое Вы проявили в сражениях, чтобы довести это предприятие до победного конца, невзирая на огромные трудности, с которыми Вы столкнулись, ему в то же время необходимо произвести изменения в командовании, которые дадут ему возможность увидеться с Вами».

Его должен был сменить генерал сэр Чарльз Монро, один из командующих на Западном фронте, и Монро должен был привезти с собой нового начальника штаба взамен Брайтуайта. Бёдвуд остается временно на своем посту до прибытия Монро. Возможно, говорилось в послании, Гамильтону по пути домой захочется посетить Салоники и Египет, и он бы составил доклад о состоянии дел в этих местах дислокации войск.

«Нет, — решил он, — не поеду ни в Салоники, ни в Египет. Поеду прямо домой и объясню им, что еще не слишком поздно». Пусть командовать операцией пошлют Китченера вместе с достаточным количеством войск — войск, отсутствие которых вряд ли будет ощущаться во Франции, — и в течение месяца Константинополь будет в руках союзников. Он поговорит с каждым министром от Ллойд Джорджа до Асквита, будет, если надо, пресмыкаться перед ними и убедит, что Галлиполи не проигран. Все еще есть возможность победы.

Наступил еще один холодный и ветреный день. На остров приехали попрощаться Бёдвуд и другие командующие корпусами, и Гамильтон был признателен французам за их веселое настроение. На «Трайаде» был устроен прощальный ужин вместе с де Робе ком и Кейсом, а на следующий день — последний обход острова для прощания с соратниками. В поддень вместе с Брайтуайтом и адъютантами он поднялся на борт крейсера «Четем», который должен был увезти его на Родину. Он очень устал. Сейчас, когда все было кончено, ему было трудно оставаться на палубе и смотреть, как в дымке скрывается Имброс, а потому он ушел в свою каюту. Однако, когда уже подняли якорь, поступила просьба от де Робека, чтобы он вышел на палубу, и, поскольку Гамильтону мужества было не занимать, он поднялся. Прохаживаясь по палубе, он видел, как «Четем» протискивается сквозь строй кораблей флота. И на палубе каждого корабля стояли моряки и приветствовали генерала.

Глава 16

Генерал-лейтенант сэр Чарльз Монро до прибытия на Галлиполи уже заработал на Западном фронте репутацию хладнокровного, целеустремленного командира. Ему было уже пятьдесят пять лет. Это был методичный и властный человек того типа, который принимает правила и отличается в этом. В нем не было ничего умозрительного, ничего любительского. Из всех генералов, служивших на Галлиполи, по темпераменту с ним мог сравниться лишь Лиман фон Сандерс, потому что имел такой же бесстрастный и знающий вид, такую же ауру спокойной ответственности. «Он родился, — писал Гамильтон, — не с моим, с другим складом ума».

У Монро сложилось свое представление о генеральной стратегии в этой войне. Ее можно выиграть, считал он, на Западном фронте, и нигде больше, и любая другая кампания может быть оправдана лишь при условии, что она не будет отвлекать людские и материальные ресурсы из Франции. Убить германца стало для него делом веры: турки в счет не идут.

Итак, становилось очевидно — или, точнее, должно быть очевидно, — что, если убеждать его в необходимости продолжения кампании, то требовалось продемонстрировать ему какие-то необычно блестящие перспективы победы в Галлиполи. Условия его назначения были очень просты: он должен был решить, эвакуировать армию или нет. И если нет, то ему надлежало оценить, какие подкрепления требуется подбросить на полуостров, чтобы удерживать пролив открытым и взять Константинополь.