Борьба за жизнь
Шрифт:
Сбегав на кухню, он принес воды и стал обрызгивать посиневшее личико. На Поле была лишь ночная рубашка, и Дени для быстроты просто разорвал ее снизу доверху. Увидев ребенка голым, художник сначала отшатнулся, но потом упал на колени, сотрясаясь от рыданий.
Тело маленького мученика выглядело ужасно. Спину, грудь, плечи и бедра покрывали черные рубцы и запекшаяся кровь, некоторые раны уже гноились.
Мужчину обожгла мысль:
«Так это… это дело рук Мели! Мерзавка! Да ее убить мало».
Дени продолжал брызгать водой на лицо и грудь Поля. Наконец мальчик открыл глаза и медленно вздохнул. Грустно взглянув на
— Папа, не делай ей больно, прошу тебя!..
Первыми словами, которые произнесли губы несчастного, была просьба за своего палача!
Но горе и ярость Дени от этого только усилились. Сжав челюсти, он прорычал:
— Ах, стерва! Ты у меня узнаешь…
Мужчина кинулся к Мели, в ужасе забившейся в угол кровати, и, схватив ее за волосы, швырнул на пол. Женщина хотела что-то крикнуть, но художник взревел:
— Хватит! Ничего не хочу слышать!.. Убирайся, не то я тебя придушу!..
Он распахнул дверь и выбросил сожительницу на площадку, куда затем последовали ее одежда, белье, обувь, все ее вещи… Все это с грохотом катилось по ступенькам… Дени закрыл дверь, а Мели в ярости кричала:
— Ну, погоди, мертвяк поганый, я тебе припомню! Ты мне за все заплатишь!..
ГЛАВА 9
ДОБРОТА И СЛАБОСТЬ
Мели устроилась в той же комнатке у своей хозяйки, где жила раньше. Она чувствовала себя униженной и поклялась отомстить.
Первой ее заботой было переложить вину за скандал на своего любовника, а себя в этой истории преподнести в розовом свете.
Непричесанная, полуодетая, она бегала от бакалейщика к мяснику, от угольщика к зеленщице, заговаривала с прохожими, часами простаивала с кумушками, придумывая все новые и новые подробности к рассказу о своих несчастьях.
Вскоре уже весь квартал знал, что Дени — горький пьяница, пропивающий с трудом заработанные ею гроши, что маленький мертвяк, который неизвестно откуда взялся, сидит у него на шее, совершенно его околдовал и проедает крохи, остающиеся от пьянства отца. Она же — добрая, отзывчивая душа, вся как на ладони, честная и правдивая — содержала этих дармоедов целых два года! Разве она не просиживала ночей у изголовья этой маленькой твари, когда, притворяясь больным, он пил целыми стаканами дорогое шампанское? Разве она не ухаживала, не стирала, не мыла, не убирала?.. А это чудовище наговорило на нее Дени, выдумало невероятные гадости, лжец, хитрец, настоящая чума!.. А папаша верил всему, всем поклепам, и колотил ее чуть не до смерти… Да уж, они друг друга стоят! Пусть вот теперь покрутятся вдвоем, ведь она ушла оттуда. Вот уж наголодаются да зарастут грязью по уши! Конечно, прибегут, будут умолять вернуться… Еще бы! У нее и денежки водятся, и руки на месте. Да уж дудки! Лучше она даст отрубить себе пальцы, чем вернется в это логово, к этим тварям!
Так выглядели события в изложении прачки.
Художник тоже рассказывал, как все обстояло на самом деле, но, излагая факты, был склонен скорее смягчать проблемы, нежели заострять. Он говорил о том, как любит мальчика, какой это умненький, ласковый, преданный ребенок — «чистое золото, ей-богу!», что Мели просто последняя негодяйка, раз так грубо обращалась с малышом, и что если бы он мог это предвидеть, то и на порог бы ее не пустил.
Слушая ту и другую стороны, жители квартала видели, что, несмотря на взаимные обвинения, враги в глубине души сохраняли взаимную привязанность, о чем, возможно, и сами не догадывались. Если не так, то откуда это пристальное внимание к словам и поступкам друг друга? Мели, конечно, была затронута больнее и каждый раз, когда встречалась с художником, то краснела, то бледнела.
Дени же пребывал в хорошем расположении духа. К нему вернулись его веселость, мягкий юмор, и Поль в лучах этой доброты расцвел, стал тем веселым, живым, ласковым и трудолюбивым ребенком, каким и был на самом деле.
Так продолжалось два месяца.
Затем Дени, в ком доброта и мягкость сочетались, к сожалению, с бесхарактерностью и вялостью воли, заметил, что в доме пусто. Компания ребенка была ему уже недостаточна. Его гнев против Мели иссяк. Доброму малому было несвойственно злопамятство, ненависть просто непонятна, и даже неприязнь испарялась, если исчезал повод.
Не осмеливаясь самому себе в этом признаться, художник скучал по прачке, по ее песенкам, по беглым ласкам, которыми она его одаривала, даже по ругани и по сценам, которые устраивала. И он нет-нет да и вздыхал про себя: «Если бы она только захотела!»
Поль регулярно ходил в школу, а вернувшись, занимался понемногу домом. С тех пор, как над ним не стояла неумолимая тень мачехи, мальчик находил время и сделать уроки, и помочь консьержке, которую художник попросил вести хозяйство.
Поль рос, становился маленьким мужчиной. Отец им гордился.
Промелькнули еще два месяца. Дени думал о Мели чаще, чем ему хотелось бы, и вынужден был наконец признать, что эта женщина заняла прочное место в его жизни. Однако он держался и старался не поворачивать головы, когда проходил мимо прачечной.
Мели тоже не делала первого шага, хотя и перестала распространять свои небылицы.
В конце концов Дени однажды не выдержал.
— Ах, если бы ее увидеть! — вздохнул он, но тут же спохватился. — Только не здесь! Я поклялся, что ноги ее в доме не будет, и сдержу слово.
Сделав себе эту уступку, художник решил, что мог бы возобновить свои ночные визиты в маленькую комнатку, где они так славно проводили время. Скоро и случай представился.
Пришла прачка из той же прачечной, принесла ему и Полю чистое белье. Художник стал расспрашивать о Мели, что она делает, что говорит, вспоминает ли о нем… В конце концов Дени сказал главное, что хотел:
— Я на нее больше не сержусь. А в доказательство хочу дать вам поручение…
— Какое?
— Спросите у нее, сможет ли она принять меня сегодня вечером на два слова.
— Хорошо, месье, но только есть небольшая загвоздка…
— Загвоздка?
— Мели вчера вечером уехала с одним певцом.
В первый момент Дени, казалось, не огорчился. Он даже подумал: «Ну и слава Богу! Чуть было не сделал страшную глупость!»
Однако какое-то время спустя он почувствовал, что расстроился.
Зима 1879 года была холодной. Вечера тянулись долго, и художник скучал, несмотря на присутствие ребенка.
Полю уже было двенадцать. Сильный и ловкий, он один справлялся с домашними делами. От услуг консьержки уже давно отказались. Все хозяйство сосредоточилось в руках мальчика. Он покупал, торговался, экономил, вел учет расходам не хуже любой домохозяйки, знал цены и даже ухитрялся откладывать.