Борель. Золото (сборник)

Петров Петр Поликарпович

Лямка (теперь он по наряду Яхонтова исполнял должность кашевара) медлил.

— Давай, давай, горячее сыро не живет, — торопили плотники.

Лямка хитро улыбался.

— Не горячись, а то пронесет…

— Да мы все языки сжевали, летяга ты лохматая.

— Не поддевай, не дешевле тебя! — огрызался Лямка.

Он не торопясь устанавливал ведерные котлы посредине круга и ворчал:

— Народ тоже пошел! Безкишошные! Не дождутся хозяина.

Молодой парень со шрамом на щеке выругался и плюнул.

— Холуй

был, холуем я остался!.. Хозяин!.. Нет теперь хозяев, кикимора ты старая!

— Ну, дирехтур! Какая, подумаешь, разница! Перо одинаково вставить могет.

Из-за деревьев и снежного надува, отливавшего серебряной россыпью, показалась голова пегой лошади, приветливо брякнул колоколец.

— Ну, вот видите! — крикнул, вскакивая, Лямка. — Как раз к делу.

Плотники положили ложки. В толпе кто-то крякнул и гаркнул «ура», другие подхватили. Рабочие густым тыном поднялись на ноги.

Обоз с хлебом подходил неслышно, снег не хрустел.

Яхонтов с Вихлястым вышли из кошевки и приблизились к кострам.

— Обедать с нами, милости просим!

— Ждали-ждали, все жданое было поели.

— Кончили тика в тику. Дело за хозяевами, — сказал старший, жуя заросшим ртом.

— А, привез, привез, — усмехнулся Яхонтов.

— Да как же, уговор дороже денег!

И как только сказал, снова криками заухала тайга.

Вихлястый, натяжно переступая, нес два ящика, из которых стройными рядами торчали коричневые головки бутылок.

— Пять лет не пивали такого причастия! — крикнул парень со шрамам на щеке. Он выхватил на ходу бутылку и со всего плеча ударил донышком о ладонь.

Пробка со свистом пролетела над головами рабочих.

— Брось!.. Вот хамина, дорвался, сволочь! — кричали сзади.

Яхонтова ухватили под руку и усадили в круг. Дела веселили и без водки, но он выпил поднесенную чашку.

Вихлястый раздавал бутылки и бабьим голосом окрикивал рабочих:

— Не наваливай! Не наваливай! Тю, черти земляные. Ух, эта шахтерская кобылка — из глотки рвет.

Чашка позвякивала, переходя из рук в руки.

Кто-то затянул старинную проголосную:

Полно, полно нам, ребята, Чушо пиво пити, Не пора ли нам, ребята, Свое заводити.

К вечеру возчики начали ссылать хлеб в новые амбары.

На утоптанном снегу чуть дымили смолистым чадом догорающие костры. Порожние подводы одна за другою вытягивались в длинную нить.

К прииску нужно было сделать большой круг равниною (напрямик попасть было нельзя).

Лямка одной рукой придерживал большую трубку, а другой подбирал вожжи, осаживая нетерпеливую пару сытых гнедых лошадок.

— Отжили бедно!

Отъездили плохо! — мигнул он Вихлястому на лошадей.

По взгорьям к прииску стягивались кучками дальние лесорубы. Синеватый дым густо висел над крышами построек.

В полуверсте от прииска дорога сворачивала на Боровое. Лямка, упершись в передок, задерживал горячившихся лошадей.

— Не заночевать ли нам, Борис Николаевич? — сказал он, шамкая чубук трубки.

— Это почему? — удивился Яхонтов…

— Да так, сердце что-то сохнет… Ночь… Темень…

— А вот, — показал Яхонтов дула двустволки.

Вихлястый тихонько рассмеялся и, выскакивая из кошевки, крикнул:

— Пил бы меньше, старый опорок, так не сохло бы!

В пути Лямка несколько раз пытался заговорить с Яхонтовым, но, не получая ответа, отвертывался, пыхтя трубкой.

— Измотался, — решил он и задремал.

Дорога вела в длинный Баяхтинский хребет, знаменитый своей крутизной. Лошади шли шагом, спокойно побрякивая колокольчиками.

Но на самом крутяке они вдруг остановились.

И не успели еще подняться с кошевки Лямка и Яхонтов, как грохнули один за другим два выстрела.

В ответ им, точно пораженные, затрещали далекие вершины скал… Яхонтов почувствовал ожог около локтя левой руки.

Он быстро вскочил на ноги, намереваясь защищаться.

Вблизи, за деревьями, послышался хриплый бас, напоминающий собачий лай. Кто-то брякнул железом (видно, ружьем).

«Еще будут стрелять», — мелькнула у Яхонтова мысль, и, подстегнутый близкой опасностью, он судорожно схватил лежавшую в кошевке двустволку.

Лямка хотел остановить лошадей и старчески всхлипывал.

Лошади шарахнулись в сторону и увязли в снегу. Из-за ветвистой сосны прыгнули двое. Яхонтов выскочил из кошевки и, почти не целясь, выпустил один за другим оба заряда… Сквозь дым ничего нельзя было рассмотреть, но вслед за выстрелами послышался хриплый стон.

Лямка в тот же миг соскочил с козел и, увязая в глубоком снегу, полез к кореннику развязывать супонь. Яхонтов судорожно толкал в гнезда ружья патроны. Он никак не мог пересилить лихорадочную дрожь.

Левая рука с каждым мгновением ослабевала, точно ее медленно резали тупым ножом. Перед глазами замелькали, закружились темные фигуры, как пляшущие в воздухе сорванные ветром листья.

Пока Лямка выправил лошадей на дорогу, Яхонтов стоял наизготовке с ружьем. Раненый стонал по-прежнему. Видно было, как он извивался и пытался встать.

— Садись! — прошипел Лямка внушительно и строго.

Яхонтов упал в кошевку уже на ходу. Лошади с бешеным храпом пронесли их мимо валявшегося на снегу человека и только на самой вершине хребта замедлили ход. Гусевая сильно прихрамывала на заднюю ногу, но не отпускала постромок.