Борель. Золото (сборник)
Шрифт:
Большой запас нужного железа!
Это — большое чудо: старое, проржавленное, было ненадежно, и поэтому многие плохо верили в пуск драг, а теперь вот разрешались, рассеивались сомнения…
— Ай да рудком!
— Качать рудком!
Около самых дверей сбились, зашарашились и над головами толпы взлетели лохмотья Качуры, в которых не было видно самого Качуры, и казалось, что взлетело кверху огородное пугало, а не человек.
На рокот и взрывы людской радости ревом отзывались темные хребты. И будто не здесь, а
Яхонтов вышел из подвала последним и, отряхивая с дохи насевшую плесень, улыбался, показывая белые ровные зубы.
— Там еще оказались телефонные аппараты и провода! — сказал он подошедшему Василию.
— Обтянем тайгу веревочками… Это тебе не верховой нарочный, и никакие распутья не причинят нам бессонницы!
— Сегодня же приготовь лошадей на Баяхту, — сказал Василий Залетову, останавливая его за руку.
Секретарь взял под козырек и, повернувшись по-военному, махнул стоявшему рядом Лямке:
— Слышишь, кубышка, готовься.
Лямка, придерживая трубку, сердито и презрительно выругался.
— Да не ломайся ты, попугай!.. Трепло! Без тебя знают дело, гумажная ты моль!
— Верно, Лямка! Не падай духом, — гремели голоса.
— Ты же трудовой элемент, а это что? Чернильная душа, язви его!
— Полное право имеешь бахнуть трубкой по черепку, и суда не будет. Ведь ты же вечный дилехтурский кучер. Окунь ты красноглазый.
Лямка плюнул себе на грудь и, переваливаясь, прошел к конюшням.
…Около конторы Василий хотел взять Валентину под руку, но она, смеясь, посторонилась и пошла рядом с Яхонтовым.
Они жили и столовались теперь вместе, но, несмотря на это, Валентина редко разговаривала с Василием и даже с Яхонтовым. И оба они удивлялись тому, что она так скоро привязалась к Насте.
— Вы дичать начинаете, товарищ Сунцова, — шутил дорогой Василий. — Приедете в город — от людей бегать начнете… В наше время — монашкам не год, товарищ Сунцова, это запомните.
Говорил и сам чувствовал, что слова эти звучат не шуткой, а досадой, и все оттого, что Валентина была далекой и замкнутой.
«Да, Настя правду говорила, что эту штурмом не возьмешь…»
И где-то далеко внутри зашевелилась незнакомая до сих пор ревность к Яхонтову…
Оба они интеллигенты и, наверное, в душе смеются над ним… Что он? Немного обтесавшийся рабочий. Ну, красный боец, ну, заслуженный партизан! Разве гимназистка Валентина Сунцова — дочь тунгусника и сестра хищника — поймет это? Может быть, она даже презирает его за это?.. Но почему же тогда она не уехала со своими?
«Потому что любит Яхонтова!» — подсказывало ревнивое чувство.
За обедом Василий мало разговаривал с окружающими и, не окончив его, начал собираться в контору.
— Ты чего это, парень? Иголку, что ли, проглотил? — удивлялась Настя.
Валентина строго взглядывала слегка
— Ты мотри, парень, видно, накололся рябчик на боярку.
— Ой, эти мужчины, они хуже баб другой раз вздыхают! — шептала Настя.
Василий вышел, хлопнув дверью.
Валентина, краснея, спрятав глаза, убежала в свою комнату, а Яхонтов снова почувствовал глухой толчок в сердце. В отношения строителей непрошенно вторгались вечные человеческие чувства — зависти, подозрения и тревоги. Это лишало покоя, мешало работе.
А вечером, когда Настя накрывала на стол, Василий вошел с сияющим лицом.
— Завтра едем на Баяхту, — сказал он, сбрасывая шинель, — а вам, Настя, с товарищем Сунцовой задача — привести в православную веру наш рабочий клуб: скоро соберется съезд рабочих всех приисков. Надо смастерить постановку… Третий фронт — просвещение масс!
И оттого ли, что он пришел с улицы, или потому, что внутри у всех троих перегорели налетевшие волнения, в комнатах сразу же повеяло свежестью.
Не было на лице Валентины прежней деловой строгости, которой боялись все и перед которой утром отступил Василий.
— Вот же таежная туча — то хмурится, то гремит…
Настя женским чутьем понимала происходящее и, казалось, вперед знала исход его.
Яхонтов вышел к столу всклокоченным. К потному лбу его прилипли пряди спустившихся волос, а брови плотно сжимались.
Он подошел к умывальнику и долго полоскался над тазом.
«Сегодня же надо решить, — думал он, — так дальше продолжать нельзя».
Две подводы остановились около самых ворот. Лошади устало фыркали попеременно и встряхивались, гремя сбруей.
— Это Рувимович со своим штатом, — сказал Василий, выскакивая из-за стола.
Яхонтов и Валентина тоже поднялись с мест и подошли к окнам.
— Вы тоже едете на Баяхту, Борис Николаевич? — спросила Валентина, не глядя на него.
— Думаю, — ответил он, слегка повертывая свое лицо.
— А надолго?
— Пока дорога держится, вероятно.
— И товарищ Медведев едет на такое же время?
— Не знаю… По-моему, ему нечего там делать долго.
Валентина отвернулась от него и с сожалением в голоса сказала:
— Опять здесь скучища будет!
— Ну, без меня-то скучать не станете, — усмехнулся Яхонтов.
Валентина повернулась к нему и строго спросила:
— Что это значит, Борис Николаевич? Что это значит — «без меня?»
В комнату вошли приезжие. Это был действительно Рувимович, а с ним два техника и женщина.
— Познакомьтесь, товарищи, — сказал Василий. — Это член губкома, наш недолгий гость, это товарищ фельдшерица, помощница смерти, а это техники.
Фельдшерица, низкая и полная женщина средних лет, улыбалась, как давнишняя знакомая, показывая два золотых зуба.