Борель. Золото (сборник)
Шрифт:
Через две недели с «Пятой» сняли рогожное знамя. Катя с Пинаевым подхватили Костю под руки и увлекли на цеховое собрание. Среди молодежи и заслуженных забойщиков, после старательских буйных сходок и попоек, в светлом помещении, он почувствовал настоящих рабочих. Ударников хвалили в речах: директор, Стуков, ими восторгались товарищи по забоям. И опять властно и призывно звучали уже не мертвые лозунги:
«Проценты… Тонны… Промфинплан…»
На Костю направились сотни горящих глаз, когда Вандаловская заговорила о перевоспитании старательской массы. Он опустил голову, но узкие темные глаза
— В комсомол надо, Мочалов. Иди на трибуну, твое слово.
— Просим! Покажись, Мочалов!
— Ну, вставай, — толкнула сзади Катя.
Костя поднялся, но опять опустился, будто не мог оторваться от скамьи.
Собрание закрылось пением Интернационала. Не один раз Костя слышал боевой гимн, но сегодня как-то по-особенному проникали в сознание, хватали за сердце слова.
Хлынувшая из помещения молодежь стиснула Костю и в давке вынесла на улицу. Ребята пели и здесь. Сопки отзывались на гул, сопки передразнивали эхом разбушевавшуюся молодежь.
Катя взяла Костю под руку.
— Ну, видишь, ты какой! Идем ко мне. Сегодня будет Пашка и еще кое-кто из ребят. Там тебе и книжки отберу. Надо просвещаться.
4
Нашествие весенних вод явилось неожиданным, как преждевременные роды. По рытвинам, по набитым голубеющим снегами разложинам стремительно сорвались мутные ворчливые потоки. Снега помертвели. Только утрамбованные накатом и конским пометом дороги горбатились острыми грязными спинами. Дороги чертили рудник синевато-желтыми полосами, сопротивляясь заполыхавшему солнцу, похожему на раскаленное железо. Хмельной разгул весны шел в гремящих водоливнях, в шалых свадьбах глухарей.
Через разложину, от поселка к шахтам, Морозов с артелью плотников сооружали временные подмостки. Лог полнел водой, вздувался. Вода устремлялась падью к зажелтевшей проталинами долине, к реке. Вода по заброшенным шурфам подбиралась к поселку.
Переброска грузов остановилась. Автогараж бездействовал.
За три дня до первомайских торжеств Гурьян распорядился наладить вьючный обоз. К вечеру пятьсот рудничных и три сотни деревенских коней бесконечным караваном потянулись на юг. Кони вязко шлепали по лужам, проваливались в рыхлеющем снегу, пачкали животы в мутной жиже.
К празднику рудник все же остался без хлеба. В столовых давали усиленную мясную порцию, но это не удовлетворяло. По цехам Стуков, Катя и Пинаев проводили летучие митинги. Старатели снова зашумели, а накануне праздника не вышла на работу часть шахтеров.
В сумерках рудник притих. Только в клубе буйствовала молодежь, да в директорском кабинете вели словесные бои потерявшие головы снабженцы и транспортники.
Но беда была впереди. От шахты «Соревнование», где работала ночная смена, зычно и всполошно понеслись голоса. Крики вместе с топотом катились с увала к ложбине, к поселку, перемешиваясь с неистовым разгулом весенних вод.
Первым через подмостки перескочил Костя. Без шапки, с облепленным грязью кайлом, с распахнутым воротником
— Шахты топит!
Гурьян с Вандаловской и Стуковым не успели еще выскочить из помещения, как зазвонили на каланче, забасила сирена электростанции. Узкие переулки поселка наполнились всполохом. Из бараков кучами выскакивали женщины, подростки, изношенные старики — патриархи рудника. Толкая друг друга, люди рванулись к шахтам. Зыбкие подмостки погнулись, осели срединой. Люди прыгали через воду, люди совсем забыли о хлебе, о недовольствах, они поднятым валом шли в схватку с чудовищным капризом стихии.
Около пролома мостков выросла грозная фигура Бутова. Раскинув руки широким крестом, он осадил толпу:
— Ни с места!.. По одному перебегай! Убью насмерть!
Гурьян перескочил на другую сторону пролома и подал руку Вандаловской.
Но в это время мостки погрузились еще ниже, и директор с помощницей очутились по груди в холодной кипящей воде.
Гурьян уперся ногами в качающуюся коряжину. Вандаловская одной рукой обхватила его шею, другой держалась за перила. Волна резкими толчками сбивала обоих вниз. Гурьян почувствовал судороги в ногах, леденящая волна хлестнула ему в лицо. Новый прибой окончательно разорвал директора с инженершей. Но между ними прыгнул на подплывшую плаху Бутов. Забойщик ухватил за ворот обессилевшего директора и вместе они вытащили Татьяну Александровну.
Часть рабочих осталась на поселковом берегу.
Снимая сапоги, Гурьян видел, как Морозов с Костей, заскочив в воду, закладывали под изогнутые мостки огромную вагу.
— Не изувечило тебя, Александровна? — беспокоился Бутов.
— Руку немного зашибло, а в общем — ничего.
Сильнее других затопляло первую и шестую шахты, на горизонте которых стояли три насоса. Их было вполне достаточно для откачки воды. Работал же, и то слабо, только один.
Бутов увлек Татьяну Александровну и Гурьяна в насосную камеру, где Антропов при свете тусклого электрофонаря осматривал машины и допрашивал механика:
— Почему первый и второй дали перебои? Вы обязаны это знать!
— Не могу понять, товарищ инженер.
— Не знаю… Насосы установлены по указанию инженера Гирлана.
Татьяна Александровна поддержала Антропова.
— Но вы-то безграмотные или не потрудились проверить? Смотрите, у вас не набит сальник! Разве не знаете, что элементарная обязанность механика устранять такие недостатки на ходу?
— Насосы все равно не могут выбрасывать воду наверх, — не сдавался механик. — Посмотрите, все они установлены на уровне штрека, и малейшая прибыль воды угрожает насосной камере затоплением. Я об этом говорил еще при постройке.
— Гады! Вот они где подсидели нас!
Густой бас Бутова испугал вздрагивающего от озноба Гурьяна.
Антропов с Вандаловской переглянулись и одновременно сбросили мокрые тужурки.
— Что вы хотите делать? — спросил директор.
— Попытаемся поднять насосную камеру хотя на полметра выше, — ответила Вандаловская.
— Но разве можно так скоро? — усомнился механик.
— Это нужно, иначе гибель всему водоотливному хозяйству.
Антропов взял фонарь и направился проверять насосы.