Борис Годунов

В российской общественной мысли установилась прочная традиция: научный авторитет, какими бы исследовательскими заслугами он ни был отмечен, никогда не устоит в сравнении с человеком, который пострадал за свои убеждения. Самый убедительный аргумент в любой дискуссии в конечном итоге – сколько та или иная идея набрала мучеников. «Академики» идут разрядом ниже тех, кто сидел, был сослан или потерял работу, отстаивая свои принципы. Каким бы иррациональным ни показалось подобное положение вещей, оно весьма прочно, оно приобрело характер национальной культурной традиции.

Сергей Федорович Платонов (1860–1933, академик с 1920 г.) в сознании научного мира оказался после смерти Василия Осиповича Ключевского чем-то вроде наследника на престоле некоронованного владыки отечественной истории, чем-то вроде монарха научного государства. Его ученая деятельность получила бесспорное признание у современников и потомков, его педагогический труд признан в не меньшей степени: платоновские учебники до сих пор охотно рекомендуют студентам профильных вузов. На протяжении 90-х гг. курс лекций Сергея Федоровича по русской истории переиздавался неоднократно и с неизменным успехом [1] . Но… редкий случай: «академик» оказался одновременно и мучеником. По обвинению в организации монархического заговора и

прочей антисоветской деятельности Платонов был сослан в Самару и умер в ссылке. Поэтому в постсоветское время слово Сергея Федоровича получило особенно веское звучание. Историки-профессионалы видят в нем значительную научную фигуру, главу целой школы. Мыслители демократической направленности сочувствуют Платонову как человеку, пострадавшему от правящего режима. Патриоты высоко оценивают платоновскую приверженность к монархической идее, положительные оценки, выданные историком русскому народу, его склонность к фундаментальной русской традиции.

Но далеко не все понятно в биографии Сергея Федоровича 1920-х гг. За что он пострадал? Какие именно идеи отстаивал? Или просто попал под каток идеологической борьбы как «спец» старой школы? Автору этих строк уже приходилось писать, что С. Ф. Платонов представлял в тот период действенную оппозицию марксистской исторической школе (точнее, направлению) «пролетарского интернационализма», возглавленной М. Н. Покровским [2] . Ученый называл себя в 1928 г. «великорусским патриотом». Современный биограф Платонова С. О. Шмидт приводит характерную оценку, данную историком-эмигрантом П. Струве в рецензии на книгу «Борис Годунов» (1921): «Роковая моральная аналогия мерзостей «смутного времени» с мерзостями «великой революции» неотразимо встает перед умом читателя… и мы не можем отделаться от мысли, что эта аналогия присутствовала и в его уме» [3] . С такими воззрениями Сергей Федорович явно противопоставлял себя новой власти и советским порядкам. Покровский прекрасно чувствовал оппозицию Платонова и подверг, в частности, «Бориса Годунова» жесткой критике, прямо показывая в рецензии на книгу непримиримый раскол между старой, традиционной («буржуазной») исторической школой Платонова и мировоззрением историков-марксистов.

Книга «Борис Годунов» [4] стала одним из элементов идейной программы, высказанной кроме этого труда также в «Иване Грозном» (1923) и в работе «Петр Великий: личность и деятельность» (1926). В этих трех книгах Платонов представляет русскую государственность XVI–XVIII вв. в лице наиболее значительных, наиболее известных образованной публике монархов того времени. Сергей Федорович предложил три исторических портрета государей – Ивана IV, Бориса Годунова и Петра I. Все они показаны как значительные исторические личности, искусные политики, умевшие получить положительный результат от мощного государственного аппарата России. Книга о Петре I выдержана почти в апологетических тонах; самая сомнительная из платоновской триады персона, Иван Грозный, представлена как «крупная политическая сила». О Борисе Годунове речь пойдет ниже, но предвосхищая аргументы, здесь, думается, можно дать общую оценку: историк и государя Бориса Федоровича наделил в основном положительными чертами. Через эти три портрета в лучшем свете показана и вся русская монархическая система власти в целом – как государственная традиция, обеспечивавшая стране величие. С точки зрения автора этих строк, в подобной идейной программе был заложен очевидный заряд противопоставления «великих потрясений» и «великой России». Платонов бросал вызов официальной исторической доктрине советской власти – «пролетарскому интернационализму», воздавая хвалу традиционной национальной государственности. Более того, он бил по больному месту, противопоставляя прежнюю военно-политическую силу и единство страны глобальному конфликту Гражданской войны и неразберихе государственного строительства 20-х годов.

В первой главе книги «Борис Годунов» Сергей Федорович ставит вроде бы чисто научную задачу – дать опирающийся на источники (в том числе на сравнительно недавно введенные в научное обращение документы) очерк эпохи Годунова и личности самого правителя; преодолеть «грубую и невежественную» традицию, обвинявшую этого монарха во всех мыслимых грехах вопреки фактам. Историк пишет: «Если в драме и исторической повести Борис является обычно с чертами интригана и злодея, то в этом следует видеть не столько выражение исторических убеждений авторов, сколько прием драматической концепции, творческой мысли. Но и в ученой литературе, даже до последних десятилетий, Борис у многих писателей выступает мрачным злодеем, идущим к трону через интригу, обман, насилие и преступление (Н. И. Костомаров, И. Д. Беляев, Казимир Валишевский). На этих писателей продолжает влиять та летописная и «житийная» традиция, которая в XVII–XVIII вв. пользовалась силою официально установленной «истины» и только в XIX в. стала уступать усилиям свободной научной критики». При подобной постановке вопроса Платонов фактически обязывает себя представить серьезные аргументы для «исторического оправдания» [5] Бориса Годунова. А накопление такой аргументации прямо работает на концепцию, изложенную в предыдущем абзаце; в годы работы над «Борисом Годуновым» она только рождалась, но на протяжении нескольких лет, когда создавалась «триада», эта концепция была полностью развернута. Более того, в каждой из трех книг Платонов использовал один и тот же прием: признать себя обязанным к подбору «оправдательного» фактического материала, с первых страниц заявить историческую обоснованность похвалы монарху. Во всех трех случаях Сергей Федорович строит книгу так, что отказ от «похвалы» одновременно оборачивается отказом от исторической истины, искажением фактов. Иными словами, потенциальный оппонент, еще не раскрыв рта, уже оказывается в невеждах.

Научный талант Платонова позволяет ему решить поставленную задачу блистательно. Вот краткий свод основных пунктов платоновского положительного «досье» на Бориса Годунова: во-первых, он взял власть в тяжелое для страны время и нес это бремя ответственно [6] . Во-вторых, в отзывах всех современников Бориса Федоровича (в том числе и в отзывах прямых его противников) неизменно содержится признание исключительности личных дарований Годунова [7] . В-третьих, он проявил себя как незаурядный дипломат: «Москву бранили и над нею иногда смеялись, но с нею должны были считаться. Руководитель московской политики Борис мог хвалиться тем, что заставил соседей признать возрождение политической силы Москвы после понесенных ею поражений» [8] . В-четвертых, Годунов был склонен к правосудию и гуманности: там, где Иван Грозный казнил без суда и без милости, Борис Федорович прибегал к более мягким, но достаточно эффективным мерам. В-пятых, именно его участие привело к успеху в щекотливом деле установления Московского патриаршества еще при царе Федоре Ивановиче, в 1589 г. В-шестых, стилем Годунова было «благоволение к иноземцам»: правитель искал выгод правильной, регулярной торговли с Западом, являлся сторонником «культурных новшеств» и приобретения европейских научных знаний. Предлагая читателям этот свод, Сергей Федорович везде оставался в пределах фактов, доказуемых источниками.

К доводам ученого можно добавить также и то, что при Борисе Годунове велось широкое церковное строительство, а затевались еще более масштабные архитектурные проекты. Государь много средств отдавал на создание новых крепостей. Именно в те годы, например, были возведены мощная Китайгородская стена в Москве и смоленская крепость. Южные рубежи укреплялись острогами от нападений крымских татар, шло быстрое освоение Сибири. В 1601–1603 гг. во время голода, обрушившегося на страну, правительство Бориса Федоровича, стремясь уменьшить количество смертей, организовало платные общественные работы и раздачу денег. Одно из важных преобразований, связанных с именем Бориса Годунова, – закрепощение крестьянства (при нем еще далеко не закончившееся). Позднейшие эпохи увидели в крепостном праве одно только зло. Но для конца XVI в. ограничение передвижения крестьян, их постепенное «прикрепление» к земле было вынужденной мерой. Небогатое военно-служилое сословие кормилось с земли – сравнительно небольших поместий, которые давались на условиях пожизненной верной службы государю. Условия жизни крестьян в крохотных поместьях были тяжелее, чем на просторных угодьях монастырей и аристократических вотчин. Здесь, в поместьях, на них падало большее количество трудовых и натуральных повинностей. Соответственно, крестьяне стремились перейти к землевладельцам, предлагавшим более вольготные условия. Бедное дворянство от этого разорялось, а именно оно было тогда основой вооруженных сил России, главной защитой страны, важнейшей опорой трона. Найденный выход – прикрепление крестьян к земле – усилил социальную напряженность. Но также, вероятно, добавил боеспособности московскому войску.

Платонов, прославленный специалист по социально-политической истории Московского государства эпохи до воцарения Романовых, должен был обратиться к двум проблемам годуновского правления, далеким от социально-политической тематики, – ввиду их традиционной значимости для российской интеллектуальной публики. Это проблема оценки самого Бориса Годунова как правителя и тайна появления череды Лжедмитриев. Показательно следующее: вторая тема интересовала Сергея Федоровича гораздо меньше. Здесь он в большей мере довольствуется доводами здравого рассудка, чем ссылается на источники, да и сам текст становится блеклым, совершенно лишенным полемического задора и риторических красот. Зато гораздо больше внимания, больше творческой энергии, больше литературного дарования вложено в обсуждение первой темы. Историк вполне сознательно обратился к фигуре Бориса Годунова и столь же сознательно выполнил портрет умного, талантливого правителя. Явное противопоставление русского государственного идеала в лице такого правителя смутной поре революции и Гражданской войны с самого начало входило в замысел историка (здесь автор этих строк полностью согласен со Струве) и не может считаться случайным поворотом авторского замысла.

Из всей триады о государях российских «Борис Годунов» вышел раньше прочего. 1921 год! Это означает, что Платонов писал книгу в те годы и месяцы, когда батальоны белых и красных еще ходили друг на друга в гибельные штыковые атаки. Платонов торопился в этой страшной ситуации сказать свое слово, утвердить свою позицию. Именно поэтому в качестве первой фигуры великого правителя он выбрал царя Бориса Федоровича: хотя Годунов и представляется не самым очевидным элементом в триаде «положительных» монархов, но Платонов, в силу своей научной специализации, лучше всего знал исторический материал, относящийся ко временам годуновского правления [9] , а потому быстрее мог на этом материале выполнить свою идейную задачу.

В наши дни все три названные книги С. Ф. Платонова органично вливаются в историческую концепцию русских патриотов, традиционалистов… С одной оговоркой.

Сергей Федорович Платонов фактически обошел два скользких вопроса: возведение Бориса Годунова на царство и его роль в убиении царевича Дмитрия Углицкого.

Борис Годунов сделал, пожалуй, самую головокружительную карьеру за все время существования Московского царства. На протяжении четырехсот лет его подозревают и в самом жутком, самом знаменитом преступлении той поры – убийстве невинного ребенка. Обвинение в душегубстве с Бориса Годунова до сих пор не снято. Иногда случается так, что человек, масштабно мыслящий, чуждый жестокого тиранства, к тому же тонкий политик, имеет на отличной своей репутации одно-единственное кровавое пятно, даже не пятно, а пятнышко, и как знать, он ли пролил эту кровь или просто забрызгался, стоя рядом. Но только эта капелька перевешивает всю его жизнь и превращает в прах репутацию…