Борис и Глеб
Шрифт:
Комментируя эту цитату, В.Н. Татищев заметил, что составитель Иоакимовской летописи приводит сведения, сильно разнящиеся со свидетельствами «Повести временных лет», приписываемой монаху Нестору: «О женах же, во-первых. Олову, княжну варяжскую, мать Вышеславлю, Нестор не токмо не упомянул, но Вышеслава сына Рогнедина, сказал, что в летех рождения и крещения согласить трудно (это неверно, в «Повести временных лет» Вышеслав назван сыном «чехини». — А. Р.), как и о летех Ярослава показал. <…> Предслава, бывшая супруга Ярополка; Нестор, кроме числа ничего (ни чьего. — А. Р.) имени не объявя, имянует Грекиня, а после упоминает сельцо Предславино. <…> Адиля <…> у Нестора Чешская, и, мню, имя Германское Аделгейд или изящество испорчено. <…> Бориса же и Глеба он положил от Болгарины, а от Царевны Анны никого не показал <…> а сей Царевну Анну сказует мать Бориса и Глеба <…>»{112}.
Екатерина II, отчасти следуя за В.Н. Татищевым, но расцвечивая его известия домыслами собственного сочинения, называет среди жен Владимира «Малфреду, княжну Богемскую», сыном которой она считала Вячеслава («Вечеслава»), «чехиню Адиль, или Ольгу» (ее дети — Святослав, Мстислав и Станислав) и «болгарыню Милолику» (она родила Владимиру Бориса и Глеба){113}.
Хотя к этим татищевским известиям доверчиво отнеслась не только Екатерина II, дилетантка в историографии, но
Смерть в те времена была частой и ожидаемой, пусть и нежеланной гостьей. Дом князя Владимира до его собственной кончины она посетила неоднократно. Неизвестно, когда именно, но точно раньше отца умер Вышеслав, который был, вероятно, старшим из сыновей киевского властителя. (В.Н. Татищев называет дату кончины Вышеслава — 6518 год «от сотворения мира», то есть 1010 или 1011 год {116} . Но, по-видимому, Татищев заимствовал эту дату не из какого-то не дошедшего до нас древнего источника, а либо нашел в поздней летописи, свидетельства которой могут быть и недостоверны, либо — что более вероятно — вывел сам посредством ряда умозаключений {117} . [31] )
31
В памятнике XVI века «Степенной книге» сказано, что смерть Вышеслава произошла до кончины жены Владимира Рогнеды, а Рогнеда, по сообщению «Повести временных лет», скончалась в 6508 году «от сотворения мира» (то есть в 1000 или 1001 году). Однако и достоверность этого известия неясна. См.: Там же. С. 31.
Еще раньше коса смерти прошлась по семье Рогнеды: под 6508 годом «от сотворения мира» (1000-м или 1001-м) «Повесть временных лет» сообщает о ее преставлении, на следующий год ушел из жизни ее сын Изяслав, а в 1003 или 1004 году — внук Всеслав, сын Изяслава {118} . Еще один Рогнедин сын, Всеволод, исчез со страниц летописи после 988 года. Кажется, конец его был жутким. В скандинавских сагах рассказывается история злосчастного конунга (князя) по имени Виссавальд, или Висивальд. Этот конунг приехал из Гардарики — «страны городов или крепостей», как скандинавы называли Русь, — свататься к вдовой шведской королеве Сигрид. Он был не единственным женихом — дом невесты был полон конунгов, просивших ее руки. Однако суровая и надменная шведка сочла всех женихов недостаточно знатными, чтобы свататься к ней, и решила жестоко наказать их за наглую самонадеянность. «Конунгов поместили вместе с их дружинами в доме, хотя и большом, но старом. В соответствии с этим было и всё убранство дома. Вечером не было недостатка в напитке, настолько хмельном, что все были мертвецки пьяны, и стражи как внутри, так и снаружи дома заснули. И вот Сигрид велела расправиться со всеми ними огнем и мечом. Дом и все, кто в нем был, сгорели, а те, кому удалось из него выбраться, были убиты. Сигрид сказала, что так она хочет отучить мелких конунгов от того, чтобы приезжать из других стран свататься к ней. С тех пор ее стали звать Сигрид Гордая» {119} . [32]
32
Несколько иная версия этой истории содержится в «Пряди о Харальде Гренландце» из так называемой отдельной «Саги об Олаве Святом», входящей в состав «Книги с Плоского Острова», есть она и в «Саге об Олаве Святом» монаха Одца. Согласно «Пряди о Харальде Гренландце», Сигрид обещала устроить семидневный пир, и каждый день один из конунгов (а всего их было семь) должен был говорить с ней — как объяснила Сигрид, она хотела «испытать их красноречие»; см.: Древняя Русь в свете зарубежных источников: Хрестоматия. Т. 5: Древнескандинавские источники / Сост. Г.В. Глазырина, Т.Н. Джаксон, Е. А. Мельникова. М., 2009. С. 225, пер. Т.Н. Джаксон.
Более ста лет назад историк Ф.А. Браун отождествил злополучного жениха Виссавальда с Всеволодом — сыном Владимира, и эта гипотеза получила широкое распространение {120} . Но существуют обстоятельства, мешающие принять ее как бесспорную. Во-первых, согласно «Саге об Олаве сыне Трюггви», расправа шведской королевы с незадачливыми женихами произошла в 987 году. Всеволод едва ли мог свататься к Сигрид в этом году. По летописным данным, Всеволод был сыном Владимира от Рогнеды, причем, по-видимому, не первым {121} . [33] Владимир женился на Рогнеде, вероятно, в 978 году (по летописным данным, еще позже — в 980 году). В 987 году Всеволод был еще ребенком. Правда, даты в сагах часто бывают неточны, но эти анахронизмы еще не свидетельствуют о недостоверности их известий. Всеволод мог свататься к Сигрид, но позднее, в 994—995 годах {122} . Во-вторых, вызывает недоумение уничижительное именование Всеволода (если Виссавальд — это он) «мелким конунгом»: сын Владимира такой унизительной оценки никак не заслуживал. (Предположение, что «это намек на слишком юный возраст русского князя», которому во время сватовства было не больше четырнадцати-пятнадцати лет {123} , не очень убедительно.) Приходится согласиться с суждением М.И. Стеблин-Каменского: «Неизвестно, есть ли какое-либо зерно исторической правды в рассказе об этом Виссавальде» {124} .
33
В летописном перечне детей Владимира под 980 годом Всеволод упомянут четвертым из сыновей Владимира и Рогнеды (По весть временных лет. С. 37 (оригинал), 174 (перевод)), но перечень может и не отражать их возрастного старшинства.
Некоторые скупые сведения удается разыскать и о сестрах Бориса и Глеба. Одной из них была Предслава, или Передслава. Тесть Святополка Окаянного польский князь Болеслав Храбрый, женатый на Оде, дочери маркграфа Эккихарда, вывез Предславу из захваченного им и его зятем Киева — об этом сообщает Киево-Печерский патерик, памятник XIII века {125} . [34] По известию Титмара Мерзебургского (немецкий хронист не называет княжну по имени), ее, «уже давно им желанную <…> Болеслав, забыв о своей супруге, незаконно увез с собой» в Польшу {126} . В Польше Предслава жила, по-видимому, на положении наложницы Болеслава: польский властитель, вероятно, выстроил для нее отдельную резиденцию {127} .
34
«Повесть временных лет» не упоминает ее имени, а сообщает, что Болеслав вывел из Киева в Польшу несколько сестер Ярослава; см.: Повесть временных лет. С. 63 (оригинал), 201 (пер. Д.С. Лихачева).
Скорее всего, Предслава была единоутробной сестрой Ярослава Мудрого, а Борису и Глебу доводилась старшей сводной сестрой. «Повесть временных лет» сообщает, что именно Предслава тайно предупредила родного брата о вокняжении Святополка, убиении им Бориса и намерении убить Глеба{128}. Это сообщение — несомненно, позднейшая вставка{129}, но оно, вероятно, соответствует истине. Предслава, кажется, ненавидела и презирала Святополка, и «братик Каин» платил ей той же монетой, отдавая в наложницы Болеславу. Сестра, наверное, питала симпатию к Борису и горько сожалела о его гибели. По свидетельству того же Киево-Печерского патерика, восходящему к составленному в XI столетии Житию Антония Печерского, у Предславы укрывался Моисей Угрин (то есть Венгр) — дружинник Бориса, уцелевший после гибели своего господина; родной брат Моисея Георгий погиб, прикрывая князя Бориса от копий убийц{130}.
Возможно, незамужняя Предслава, жившая при отце, опекала маленького Глеба и заботилась о нем: Глеб, кажется, рано потерял мать. Но не будем забегать вперед: и эта история еще впереди.
Дочерью царевны Анны, по-видимому, была Мария-Добронега, ставшая впоследствии женой польского князя Казимира I Восстановителя [35] . Польский историограф Ян Длугош пишет об этом со всей определенностью: «В то время на Руси княжил князь Ярослав, сын Владимира, имея родную сестру, рожденную от Анны, сестры греческих императоров Василия и Константина, красивую и добродетельную, по имени Мария; ее-то, несмотря на различие обрядов, польский король Казимир и берет в жены по многим соображениям, [которыми] руководился как сам, так и его советники» {131} . [36] Также, возможно, дочерью Анны была Феофана, или Феофано, — жена новгородского посадника Остромира (ее считает дочерью Владимира и Анны польский историк А. Поппэ). Остромир состоял в свойстве с киевским князем Изяславом Ярославичем, внуком Владимира Святославича — возможно, именно через свою супругу, о чем сообщается в записи Остромирова Евангелия 1056—1057 годов, самой ранней сохранившейся датированной древнерусской рукописи, заказчиком которой был новгородский посадник {132} . Мать Анны, жена императора Романа II, также носила имя Феофано.
35
Впрочем, считают и по-другому. После смерти Анны Владимир вступил в новый брак. О его вдове, жившей в Киеве еще в 1018 году, упоминает Титмар Мерзебургский. В историографии существует старая гипотеза о женитьбе Владимира около 1012 года на родственнице германских императоров Отгонов(Baumgarten N. Le dernier marriage de saint Vladimir // Orientalia Christiana. 1930. fol. 18/2. No 61. P. 165—168. О сомнительности этой гипотезы: Назаренко А.В. Русь и Германия в 70-е годы X века // Russia Medievalis. 1987. Т. VI/I. Р. 39-89.). По мнению Е. В. Пчелова, последней супругой киевского князя была немецкая принцесса, дочь Куно фон Энингена, и от нее-то и родилась Мария. (Пчелов Е. В. Польская княгиня — Мария-Добронега Владимировна // Восточная Европа в древности и средневековье: Древняя Русь в системе этнополитических и культурных связей: Чтения памяти В.Т. Пашуто. М., 1994. С. 31-33.)
36
Существует также мнение, что русская жена польского правителя Казимира I Восстановителя (он родился в 1016 году) Мария-Добронега, названная в известии «Повести временных лет» под 1043 годом сестрой Ярослава Мудрого, могла быть его дочерью. См.: Древняя Русь в свете зарубежных источников: Хрестоматия. Т. 4. С. 173, прим. 29; Щавелева Н.И. Древняя Русь в «Польской хронике» Яна Длугоша (книги I—VI). С. 387, прим. 130. Мнение, что Мария-Добронега — дочь Ярослава, высказано в работах: Ketrzytiski S. Na margieniesie «Genealogii Piast'ow» // Przeglad Historyczny. 1930—1931. T 29. Warszawa. S. 6, przyp. 17; idem. Polska w X—XI w. Warszawa, 1961. S. 444; Kowalenko W. Kazimierz Odnowiciel // Slownik Starceytnosci Slowianskich. Wroclaw; Warszawa; Krak'ow, 1964. T 2. S. 398. Обзор литературы о происхождении русской супруги Казимира см. в книге: Jasinski К. Rodowod pierwszych Piast'ow. Warszawa; Wroclaw, [1992]. S. 131 — 139. Но есть определенные основания всё же считать Марию-Добронегу дочерью Анны (Карпов А.Ю. Владимир Святой. С. 120); правда, в этом случае Мария-Добронега должна быть старше своего супруга. Впрочем разница в возрасте не могла оказаться препятствием для династического брака Добронеги и Казимира. См.: Щавелева Н.И. Древняя Русь в «Польской хронике» Яна Длугоша (книги I—VI). С. 386— 387, прим. 130. Историк А.В. Назаренко считает это мнение категорически безосновательным (Там же. С. 387), однако безапелляционность его утверждения не выглядит оправданной.
Получается, что и Феофана, и Мария-Добронега приходились Борису и Глебу сестрами не только по отцу, но и по матери.
Но была ли порфирородная Анна матерью первых русских святых?
Глава третья.
МАТЬ
Караван судов медленно поднимался вверх по широкой сонной и скучной реке. Уже давно остались позади страшные, ненасытные речные пороги — гряды громадных камней, вокруг которых кипела, пенилась, вилась вода, будто где-то в глубине таилась древняя Харибда, некогда подстерегавшая хитроумного царя Итаки Одиссея. Бесконечные, бескрайние степи — сухие моря с высокой травой, колеблемой, словно волны, горьким жгучим ветром, — сменились иными, но столь же безотрадными картинами: по левому берегу потянулась гряда невысоких холмов. В отдалении стало проступать что-то темное, расплывчатое. Вглядываясь, царевна Анна различала в этом одноцветном, черном пятне утлые деревянные домики, прилепившиеся к склонам холмов и опоясанные кольцами частокола и стен с башнями. Здесь ей суждено жить и умереть.
О как непохоже было это унылое место на милый ее сердцу Царственный город, где из раскрытых окон дворца синела веселая гладь Боспора, играя бликами на солнце — то ровная, как драгоценная лазоревая ткань, то испещренная пенистыми барашками. Рядом, в дуге Золотого Рога, чуть покачивались большие расписные триеры. О море, море!..
Ночи пахли лимоном и лавром, ласковый ветерок приносил по утрам розовые лепестки на подоконник.