Борис и Глеб
Шрифт:
Константин осудил императора Льва IV, будто бы женившегося на дочери хазарского кагана (в действительности на хазарке женился другой император, Константин V, причем невеста перед совершением брачной церемонии приняла крещение): Лев навлек «таким образом великий позор и на державу ромеев, и на себя самого, ибо отменил обычаи предков и поставил их ни во что». Впрочем, «он был не правоверным христианином, а еретиком и иконоборцем»{136}.
Официальная византийская доктрина была еще более строгой: «вступать в родство через брак представителей молодого поколения императорской династии с членами правящих домов любых иных (даже христианских) держав (в том числе и с Каролингами) означало нарушить один из важных принципов имперского правопорядка». В действительности таких нарушений было немало, тем не менее каждый раз они осознавались именно как беспрецедентные отступления от правила. Запретил такие брачные союзы вовсе не император Константин Великий, а церковь на Трулльском соборе в 691—692 годах{137}.
Особенно строгими и непреклонными византийские императоры были, когда речь шла о замужестве багрянородных принцесс — царевен, рожденных в период императорства родителей. Багрянородными, или порфирогенитами, эти царевны (и царевичи) именовались потому, что в соответствии с дворцовой церемонией появлялись на свет в особом покое — Порфире; стены в нем были пурпурного цвета, который с римских времен был символом императорской власти.
Анна, супруга «северного варвара» Владимира, крестившегося только незадолго до брака и правившего «нечестивым народом», была порфирогенитой.
Кажется, именно ее, еще не вышедшую из младенческого возраста, сватал для своего сына, будущего императора Отгона II, император Священной Римской империи Отгон I в 967 году. (Об этом неудачном искании руки упоминает Лиутпранд, епископ Кремонский; впрочем, имени несостоявшейся невесты из византийского царского дома он не назвал.)
По свидетельству Иоанна Скилицы, Анна скончалась после своего супруга Владимира; упоминание о ее смерти содержится в описании событий, произошедших между 1022 и 1025 годами{138}. Однако это свидетельство неверно. «Повесть временных лет» называет временем ее смерти 6519 год — то есть 1011-й или начало 1012-го{139} — она умерла на четыре года раньше мужа. Эта дата достоверна — по крайней мере относительно. А может быть, и абсолютно — если заимствована из помянника Киевской Десятинной церкви, в которой греческая царевна и русская княгиня была похоронена, или из надписи на ее надгробии. Современник, немецкий хронист Титмар Мерзебургский, также свидетельствует, что Анна умерла раньше, чем Владимир (правда, супругу русского властелина он ошибочно называл Еленой){140}.
Брак с Владимиром был для царевны действительно тяжелой жертвой во имя Отечества и династии. Любить Владимира — прежде никогда не виденного — Анна не могла, ее воспитание и все представления и ценности побуждали видеть в этом замужестве мезальянс и личную трагедию.
Неясно, насколько новоиспеченная русская княгиня предалась миссионерству, христианскому просвещению «тавро-скифов». Византийцы были высокомерны, ощущали собственное культурное превосходство над бесчисленными варварами и считали свою Империю единственной истинно христианской державой в мире. Варварским государям, просившим о крещении, они не отказывали и зачисляли всех, кто принял от них христианство восточного обряда, в подданные василевса ромеев. Но к миссионерству ромеи были довольно равнодушны; официальная поддержка миссии создателей славянской письменности Кирилла и Мефодия — одно из немногих исключений.
Польский историограф XV века Ян Длугош видел заслугу Анны даже в крещении киевлян, замечая: «В тот момент в воздухе был слышен голос и вопль дракона (дьявола. — А. Р.), сетовавшего, что после долгого владения он изгнан из Руси не апостолами и мучениками, а одной-единственной женщиной»{141}. Н.И. Щавелева, комментируя эти строки, предположила, что в них отозвалась память о древнем предании, бытовавшем на Руси, в котором Анне отводилась особая роль в деле крещения Руси{142}. Но слова польского хрониста — скорее всего, не более чем риторическое украшение — Длугош противопоставляет Анну «родоначальнице греха» Еве, поддавшейся змию-дьяволу, и соотносит с Богородицей, чей Сын искупил этот первородный грех. На самом же деле хронист всего лишь хотел сказать, что Владимир крестился сам и крестил свой народ ради женитьбы на Анне.
Подчеркивает заслуги Анны в христианском просвещении Руси и современный польский историк А. Поппэ: «В заслугах Анны в деле христианизации Руси трудно сомневаться: о ее рвении в строительстве церквей было известно даже в далекой Антиохии, как свидетельствует Яхья аль-Антаки, составлявший свою хронику в третьем десятилетии XI в. на основании современных Анне местных источников» [38] . Но само сообщение сирийца-христианина Яхьи (Йахйи) Антиохийского о храмостроительстве Анны («<…> Она построила многие церкви в стране русов», — писал он) {143} может быть всего лишь «топосом» — общим местом, характеризующим благочестивого правителя, распространяющего свою веру в земле язычников.
38
Поппэ А. Владимир Святой. С. 81. А. Поппэ предполагает, что готовилось даже церковное прославление Анны. Исследователь опирается на сообщение Титмара Мерзебургского, основанное на рассказе неизвестного саксонского рыцаря о захоронении Анны в середине (в трансепте), под центральным куполом Десятинной церкви; см.: Древняя Русь в свете зарубежных источников: Хрестоматия. Т. 4. С. 76—77. В восточно-христианской (византийской) традиции такое место захоронения отводилось только особо почитаемым святым, в то время как на католическом Западе это была обычная практика погребения умерших правителей, почему М.Б. Свердлов и предположил, что такое погребение Анны свидетельствует о западной религиозно-культурной ориентации Владимира в последние годы жизни (окончательный раскол христианства на православие и католичество произошел позднее, в 1054 году); см.: Свердлов М. Б. Домонгольская Русь. С. 303. На мой взгляд, аргументы А. Поппэ в пользу предположения о готовящейся канонизации Анны недостаточно доказательны, а точность информации Титмара, полученной из вторых рук, не очевидна; см.: Ранчин А.М. Установление почитания Владимира Святого (По поводу концепции А. Поппэ) // Макариевские чтения: «Русь исконная — Русь крещёная»: Материалы XIX Российской научной конференции памяти Святителя Макария. Можайск, 2012. Вып. 19. С. 120—134.
«Повесть временных лет» и Житие князя Владимира сообщают: именно Анна окончательно убедила принять христианство медлившего Владимира: вскоре после ее прибытия в Корсунь князь потерял зрение и крестился после обещания Анны, что, приняв новую веру, он исцелится. Одно из дополнительных оснований считать Анну деятельной христианской просветительницей — присутствие ее имени в тексте «Устава князя Владимира о церковных судах» (это памятник относительно поздний, XIII века, но опирающийся, видимо, на текст подлинной грамоты князя Владимира).
Вскоре после крещения Руси Владимир воздвиг в Киеве грандиозный храм, посвященный Пресвятой Богородице (по-видимому, Успению) и названный Десятинным по дани — десятине от всех доходов, которые шли на ее содержание. Церковь была освящена 12 мая (скорее всего, в 996 году) — на следующий день после дня, в который праздновалось «рождение» (основание-обновление) Константинополя императором Константином Великим (11 мая 330 года) {144} . В таком соотнесении главного русского храма — кафедры русского митрополита — с главным городом Империи заключена глубокая историософская идея: новокрещеная Русь уподобляла себя столице восточно-христианского мира, если не вступала с Царьградом в состязание. Неизвестно, причастна ли к формированию этой идеи багрянородная Анна [39] . Десятинный храм, построенный при ней в Киеве, не сохранился (он был разрушен во время захвата Киева монголо-татарами в декабре 1240 года), к тому же нет никаких документальных свидетельств, подтверждающих участие княгини в формировании программы его строительства и убранства. Собор же Святой Софии (по крайней мере, существующий и поныне каменный храм) был построен, по-видимому, в 1030—1040-х годах, и Анна никак не могла непосредственно повлиять на программу его росписей [40] .
39
Безапелляционные решительные утверждения наподобие: «Последние искусствоведческие исследования <…> выявили выдающееся место гречанки в деле христианского строительства, создания первого храма в Киеве, разработки программы фресковых композиций св. Софии» (Бибиков М.В. Byzantinorossica. [Вып.] I. С. 66, со ссылкой на работу: Никитенко Н.Н. Программа однофигурных фресок Софийского собора в Киеве и ее идейные истоки // Византийский временник. 1988. Т. 49. С. 173—181) не подкреплены фактами.
40
Титмар Мерзебургский сообщает, что в 1018 году в киевском храме Святой Софии вдова и дочери Владимира встретили Святополка и польского князя Болеслава, вступивших в Киев после победы над Ярославом Мудрым: Древняя Русь в свете зарубежных источников: Хрестоматия. Т. 4. С. 81. Принято считать, что этот храм — видимо, деревянный — предшественник Святой Софии, воздвигнутой Ярославом Мудрым. Предположение о закладке каменной Софии еще при Владимире, воз можно, в 1011 году (Мокеев Г.Я. Святая София Святого Киева // Мака риевские чтения. Вып. 19. С. 511—512), не основано ни на каких фактах.
Бесспорных сведений о ревностных деяниях княгини Анны на ниве христианского просвещения нет [41] , но она, несомненно, должна была особенно прилежать в воспитании своих детей как христиан. Оказавшись в языческой стране, крещение которой произошло на ее глазах, и став супругой ее правителя, багрянородная Анна должна была ощущать себя в этой среде не столько византийской принцессой (ее положение переменилось, теперь она была русской княгиней), сколько христианкой, окруженной полуязычниками.
41
Франклин С., Шепард Д. Начало Руси: 750—1200 / Под ред. Д.М. Бу-ланина; авториз. пер. с англ. Д.М. Буланина, Н.Л. Лужецкой. СПб., 2000. С. 243.
Так были ли у княгини Анны дети? В предыдущей главе был дан предварительный ответ на этот вопрос, но сейчас постараемся разобраться в этом более основательно. «Повесть временных лет», составленная в 1110-х годах, и предшествовавший ей так называемый Начальный, или Второй Киево-Печерский летописный свод (он же — свод игумена Иоанна), завершенный в 1093—1095 годах и фрагментарно сохранившийся в составе Новгородской Первой летописи, хранят о них молчание. Есть древнерусские тексты (правда, довольно поздние), в которых Анна прямо названа матерью Бориса и Глеба. В этом есть резон: во всех древнерусских текстах Борис в год смерти изображается если не юношей, то молодым мужчиной; Глеб же — полуребенком [42] . Нестор в «Чтении о Борисе и Глебе» пишет даже, что княжич по малолетству не был возведен отцом на княжение. Сведениям о возрасте братьев вполне можно доверять: если не оба борисоглебских жития, то по крайней мере «Чтение….» Нестора создано спустя относительно небольшой срок после мученической кончины братьев [43] . Анна была супругой Владимира с 989 года до своей кончины в 1011/12 году. Если Борис мог быть сыном Владимира от более раннего, еще языческого брака (но в этом случае в 1015 году ему было бы не менее двадцати шести лет — многовато по тем временам для юноши или молодого мужчины), то полудитя Глеб мог появиться на свет только после 989 года, но, конечно, до 1011/12-го. Если Глеб родился до женитьбы русского князя на багрянородной Анне, то дитя оказывалось весьма изрядного возраста — двадцати шести лет или более; если же после Анниной кончины, то в 1015 году он был почти младенцем, что тоже невероятно и противоречит всем известиям об отроческом возрасте убиенного князя. Таким образом, версия о материнстве Анны с логической точки зрения выглядит весьма вероятной. Но, как уже было сказано выше, в двух ранних источниках — «Повести временных лет» и «Сказании об убиении Бориса и Глеба» — матерью святых братьев названа некая безымянная болгарыня.
42
О Борисе автор «Сказания об убиении Бориса и Глеба» замечает: «…млад бо бе еще». Глеб в «Сказании об убиении Бориса и Глеба» трогательно, но тщетно умоляет своих жестокосердых и непреклонных убийц о пощаде: «Помилуйте уности моее, помилуйте, господье мои! <…> Вы ми будете господие мои, а аз вам раб. Не пожьнете мене от жития не съзьрела, не пожьнете класа, не уже съзьревъша, нъ млеко безълобия носяща! Не порежете лозы не до коньца въздрастъша, а плод имуща! Молю вы ся и мил вы ся дею. Убойтеся рекъшааго усты апостольскы: “Не дети бывайте умы, зълобиемь же младеньствуйте, а умы съвьршени бывайте” (1 Кор. 14: 20. — А. Р.). Аз, братие, и зълобиемь и въздрастемь еще младеньствую. Се несть убийство, не сырорезание!» (БЛД Р.Т. 1. С. 340, 342 (оригинал), 341, 343 (пер. Л.А.Дмитриева). Юность Бориса и Глеба — сквозной мотив древних церковных служб Борису и Глебу; см.: Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им / Пригот. к печати Д.И. Абрамович. (Памятники древнерусской литературы. Вып. 2.) Пг., 1916. С. 139-163.
43
В тексте «Сказания…» нет никаких явных датирующих признаков, поэтому разброс мнений о времени его создания очень широк: от княжения Ярослава Мудрого в Киеве (1019—1054) или перенесения мощей братьев в 1072 году до времени перенесения мощей святых в 1115 году; время составления «Сказания…» иногда связывают с датой завершения «Сказания о чудесах Романа и Давида» (Роман и Давид, или Давыд — христианские имена Бориса и Глеба), законченного в 1115 году или несколько позднее (Михеев С.М. Кто писал «Повесть временных лет»? С. 63—65), или с более ранней стадией сложения «Сказания о чудесах…» (см.: Бугославский С.А. К вопросу о характере и объеме литературной деятельности преп. Нестора // ИОРЯС. 1914. Т. 19. Кн. 1; он же. Текстология Древней Руси. М., 2007. Т. 2. Древнерусские литературные произведения о Борисе и Глебе). Но это два разных памятника, хотя «Сказание о чудесах…» часто (однако далеко не всегда) переписывается вслед за «Сказанием об убиении…»: у каждого в рукописях собственное заглавие, в «Сказании о чудесах…» Борис и Глеб называются христианскими именами. Никакие указания на языковое сходство памятников (не вполне очевидное) не могут отменить это. Если даже оба произведения писаны одним и тем же книжником, это не означает, что они непременно созданы в одно и то же время. А.Н. Ужанков датировал «Сказание об убиении Бориса и Глеба» временем не раньше 1115 года, но ядро памятника («Протосказание…») — 1073—1076 годами; но эта датировка, на мой взгляд, безосновательна: см.: Ужанков А.Н. Святые страстотерпцы Борис и Глеб: К истории канонизации и написания житий // Древняя Русь: Вопросы медиевистики. 2000. № 2. С. 43; Ранчин А.М. Вертоград златословный: Древнерусская книжность в интерпретациях, разборах и комментариях. М., 2007. (Новое литературное обозрение. Научное приложение. Вып. 60.) С. 86—97.
«Чтение…» Нестора, по его собственному упоминанию, было написано раньше другого его произведения — Жития Феодосия Печерского, а текст Жития Феодосия содержит явные признаки создания до 1088/89 года (до смерти игумена Никона) и — совершенно очевидно — до 1091 года, к которому относится обретение мощей Феодосия, Нестором не упомянутое; см. об этом: Шахматов А.А. История русского летописания. Т. 1. Кн. 1. С. 58. В «Чтении…» упоминается о чуде, произошедшем 15 августа, в воскресенье, после 1072 года. 15 августа приходилось на воскресенье в 1081 и 1087 годах, из чего следует, что Нестор написал это житие не ранее 1081 года; см.: Там же. С. 57—58; Там же. Т. 1. Кн. 2. С. 577—578. Эти аргументы, по-моему, поколебать невозможно: попытки «перетянуть» Житие Феодосия в XII век (Артамонов Ю.А. Житие Феодосия Печерского: Проблемы источниковедения // Древнейшие государства Восточной Европы: 2001 г.: Проблемы источниковедения. М., 2003. С. 173— 277) и, соответственно, передвинуть дату создания «Чтения…» на начало этого столетия (Михеев С.М. «Святополкъ седе въ Киеве по отци». С. 95) представляются мне несостоятельными; см.: Ратин А.М. Древнерусская словесность и ее интерпретации: Маргиналии к теме. Saarbrucken, 2011. С. 182-184.