Борис Слуцкий: воспоминания современников
Шрифт:
Сельвинского считал учителем, («Учитель! К счастью ль, к сожаленью, учился — я, он поучал»).
Я лекции за ним записывал, Он выставлял отметки мне.и далее:
Мы отвечаем друг за друга. Его колотят — больно мне.Он не только восхищается — он рассуждает: «Сельвинский — брошенная зона геологической разведки, мильон квадратных километров надежд, оставленных давно». Замысловато. Видно,
Дома, в Лаврушинском, мертвый Сельвинский лежал на скамье. Вошедший в квартиру Слуцкий, ни с кем не здороваясь, направился прямо к Сельвинскому и поцеловал его в лоб.
Он боялся сантиментов, восторгов, радушия. Но бывали минуты, когда чувствовал себя ответственным за гуманность нашего общества. Воспитанный на доктринах ненависти, классовой борьбы, на словах «корифея науки» о «вражеском окружении» и бдительности, Слуцкий давал волю своей благоприобретенной прокурорской сухости. Он иногда делал поклон в сторону высокого начальства. «А мой хозяин не любил меня» — это о Сталине, которому Борис отвечал взаимностью, т. е. тоже не любил его. Десятилетие Хрущева предлагал назвать «великим десятилетием» и создать о нем коллективную книгу. Речь на XX съезде определила отношение к Хрущеву многих, в том числе Слуцкого. Он воспрянул духом.
Любил открывать художественные выставки — главным образом молодых неизвестных художников. На одном таком открытии выставки он сказал:
— Желаю художнику всегда иметь большие стены и то, что на них следует вешать.
Музыку обходил молчанием. На прогулке обмолвился:
— Мне медведь на ухо наступил. Ну что ж, тебе музыка, а я еще поищу кое-кого из живописцев, открою Тициана.
Признается:
Все умел. Не умел созерцать.Не гордится этим, а хочет понять природу этой непривычки к созерцанию. И вот как тонко понимает:
Не хватало спокойствия, сосредоточенности, не хватало умения сжаться и замереть. Не хватало какой-то особой отточенности, заостренности способа видеть, глядеть и смотреть.Добавить к этому нечего.
Если мы не изобразим, не выразим наше время, то кто же это может сделать? Так рассуждал Слуцкий. У иных все кончается на этом — на рассуждении. А Слуцкий делал — изображал и выражал.
Как это выглядит?
Конный базар, утиль, анкеты, бритвенные лезвия, кнопки, портянки, смывка кинопленки, почерк, баня и многое другое.
Слуцкий стремился делать предметом поэзии дотоле непоэтическое. Все может стать поэзией, если к новому материалу прикасается поэт. Возможно ли было прежде, до нас, такое явление — ребенок для очередей. Его берут взаймы, чтобы пройти без очереди.
— Простите, извините нас. Я рад стоять хоть целый час, Да вот малыш, сыночек мой, Ребенку хочется домой.И — проходит вне очереди. «Один малыш на целый дом». Явление, которое мы все наблюдали, но только один Слуцкий его запечатлел.
Как будто некий чародей Тебя измазал с детства лжой, Ребенок для очередей — Ты одинаково чужой Для всех, кто говорит: он — мой.Еще никогда не было экскурсий по Москве для транзитных командировочных. У них 2–3 часа времени. Их возят в «Икарусе» по столице. Они в изумлении стоят перед квадригой на Большом театре.
Задрав башку и тщетно силясь Запомнить каждый новый вид, Стоит хозяин и кормилец, На дело рук своих глядит.Слуцкий подмечал именно то, чего не было прежде, и чего, быть может, не будет завтра. Он летописец. Он хочет оставить потомству свою летопись.
Он был занят чужими судьбами. Кочевавший из угла в угол, с квартиры на квартиру, он быстро вбирал в себя черты облика, судьбу, помыслы и поступки владельцев этих углов и квартир. Не только их. У него было множество знакомых среди ученых, юристов, литераторов, живописцев, газетчиков, актеров.
Вот и проросла судьба чужая сквозь асфальт моей судьбы, истребляя и уничтожая себялюбие мое.На такое наглядишься, такого наслушаешься, что себя забываешь. К этому надо добавить живой интерес к информации, поступающей по радио, от людей, из газет. Он наполнялся заботами мира и истреблял и уничтожал себялюбие — редкое у поэтов явление.
Он не только смотрел. Он видел. Из этого видения рождалось предвидение.
Все меньше решающихся на решение. С принятием ответственности — беда. Все чаще становится отложение вопросов на день, на год, навсегда.Не надо устанавливать даты этого стихотворения. Оно написано только что.
Мы ходим в Лавку писателей на Кузнецком «пропивать получку». Это было действо, необходимое душе. Борис любил и ценил книги. Но строго отбирал их. С годами, беря в руки книгу, повторял четко, без элегических ноток:
— Эту я уже не успею прочитать.
— Почему?
— Знаю. Время поджимает.
Умолкал, перебирая книги, сортировал. Первого сорту мало, очень мало.
Однажды в Лавке писателей он пробрался сквозь толпу и, не поздоровавшись, спросил:
— Как Софья Григорьевна?
Он был знаком с моей матерью. Она тяжело болела. Борис попросил мою записную книжку, раскрыл ее и сделал запись: «Желаю Вам быстрого и окончательного выздоровления».
О смерти говорил мало, но сильно. Готовил себя к смерти с давних времен. Обращался к судьбе:
Отзови ты меня в сторонку, дай прочесть мою похоронку.Осколок в ключице. «Полтора на полтора». Кончилась война, а в организме человека, в его ключице война продолжается.