Бородинское поле
Шрифт:
невероятности нелепая, бессмысленная. Зачем, ради чего
убили человека? Что она им сделала, тем, кто в Берлине, и
тем вооруженным до зубов, которые сейчас вот где-то совсем
недалеко отсюда, под Вязьмой? И не только под Вязьмой, а на
огромном пространстве от Баренцева до Черного моря -
убивают, калечат. Во имя чего?
Смерть Лиды потрясла Варю. Она понимала, что идет
война, гибнут люди, замечательные, талантливые. Но ведь
человек
бою, то смерть его должна быть оправдана какой-то высокой
целью, идеей. И тут она подумала, что Лида погибла как
солдат, на передовой.
В связи с уходом мужа на фронт Варя отпросилась у
начальства на два дня: надо собрать, проводить - не в гости
идет, а на войну. Олег идет на фронт добровольно, по
собственному желанию. Олег честный человек, и она гордится
им. Только ведь он не военный, совсем не то, что ее братья
Игорь и Глеб и даже племянник Святослав. Он не
приспособлен к войне, не обучен, в военном деле он ничего не
понимает, он даже укрыться не сумеет, когда это надо, его
прихлопнут запросто, так же, как Лиду. Он даже не успеет
убить ни одного фашиста.
Сам Олег давно рвался на фронт. Сознание того, что его
сверстники воюют, сражаются с врагом в трудный для Родины
час, а он вынужден здесь, в тылу, делать дело, с которым
вполне могли справиться пожилые люди, угнетало его. А все
Дмитрий Никанорович - его учитель и старший товарищ. Не
отпущу, мол, пока не закончим все работы по маскировке
Москвы. Архитектор должен не только строить здания и
города, но и спасать их от варварского разрушения. Но вот
работы по маскировке столицы в основном закончены. И
Дмитрий Никанорович сказал с досадой в голосе:
– Ну хорошо, не смею больше вас задерживать. Воюйте.
Они шли вдвоем по улице Горького серым октябрьским
днем - плотный, коренастый Никулин и щуплый, по-юношески
стройный стеснительно-сдержанный Олег Остапов.
– А вообще, будь моя воля, я б не пустил архитекторов на
фронт, - резко говорил Дмитрий Никанорович, шагая
энергично, широко. Седеющая обнаженная голова его
приподнята, острый взгляд решительно устремлен туда, где
пики Исторического музея дырявили серый купол неба.
– Почему так, Дмитрий Никанорович? -
полюбопытствовал Олег.
– Мало у нас зодчих. Особенно талантливых. А вы
представляете, сколько работы будет после войны!
Восстановить разрушенные города, строить.
– Он замолчал, в
задумчивости замедлил шаг. - А пожалуй, я скажу об этом
Александру Сергеевичу.
решил после некоторой паузы.
– Только не сейчас, Дмитрий Никанорович, не сегодня, - с
наивной поспешностью попросил Олег.
– Вот уйду на фронт -
тогда пожалуйста.
"Мальчишка", - подумал Дмитрий Никанорович и
улыбнулся своим мыслям.
И в самом деле, что-то мальчишеское еще сохранилось в
этом двадцатишестилетнем тихоне: непосредственность,
доверчивость, настойчивость и упрямство.
– Вы и стрелять-то небось не умеете, - уже добродушно
сказал Дмитрий Никанорович, совсем не желая уязвить своего
молодого коллегу.
– Какая от вас польза на фронте?
– Убивать - дело не хитрое. А меня могут в инженерные
части направить. Авось пригожусь. Буду разрушать. А после
войны заново строить. Если, конечно, самого меня какая-
нибудь случайная пуля не разрушит. - Последняя фраза
прозвучала без грустинки, с обычной для него легкой иронией.
Они шли от Моссовета вниз, к Охотному ряду, по правой
стороне вдоль пустыря, тянувшегося до самого телеграфа и
закрытого высоким дощатым забором; говорили о
послевоенном времени так, словно и не начинал Гитлер своего
генерального наступления на Москву. Возле телеграфа
Дмитрий Никанорович приостановился, внимательно
посмотрел на огромнейший плакат "Родина-мать зовет!",
сказал с присущей ему восторженной теплотой:
– А знаете, Олег, какие ассоциации вызывает этот
плакат? - Олег недоуменно промолчал, и Дмитрий
Никанорович сам ответил: - Вспоминается песня Александрова
"Священная война". Да-да, именно она. Это - как набатный
колокол.
Олег ничего не ответил, он не сразу уловил смысл
сказанного, а Дмитрий Никанорович уже продолжал ранее
оборванную мысль:
– После войны многие города придется строить заново. А
ведь вы, Олег, мечтали о комплексной застройке. Я помню ваш
проект нового города. Фантастика, но дерзкая и красивая. Это
хорошо. У нас, Олег Борисович, родилась новая, советская
архитектура. Новый зодчий появился, которому предстоит
строить новые города. И Москву в том числе. Новую Москву.
Наша профессия сугубо мирная. Зодчий - это, как бы вам
сказать, символ мира, что ли... Перед самым началом войны я
отдыхал в санатории "Барвиха" вместе с Алексеем Толстым.
Алексей Николаевич - человек интересный, увлекательный
собеседник и неутомимый спорщик, умный и находчивый.