Бородинское пробуждение
Шрифт:
Я спал, когда меня разбудил Леппих. Он стоял у лестницы сеновала франт франтом. Лиловый фрак, розовая атласная жилетка и черный шейный платок. В руках какой-то сверток.
– Et bien, comment avez vous dor mi, homme curieux? (Ну, как вам спалось, любопытный человек? (франц.))
– Где Фальковский? – спросил я, спускаясь.
– Как где? Вас рыщет. Наверное, поскакал в Москву.
– Но я же здесь.
– Если вы так соскучились по вашему приятелю, то можете отправляться за ним. Я дам лошадей.
– Я бы перекусил, пожалуй!
– Parfaitement. Прекрасно. Я такого же мнения. Как вы находите мою маленькую шутку?
– Я боялся, они вас догонят и вам придется давать объяснения.
– Объяснения? – Леппих поморщился. – Объяснения я стану давать только императору или, в крайнем случае, генерал-губернатору, а не такому сморчку, как ваш приятель.
– Он вовсе мне не приятель.
– Я так и подумал. Мсье Фальковский уже три месяца не дает мне покоя. С начала работ над воздушным шаром он приставлен здесь главным надсмотрщиком, шпионом, если хотите. Любая молва вокруг шара вызывает в нем священный трепет. Он сразу начинает рыскать, искать виноватых, запирать людей в карцер и писать докладные.
– Он не показался мне таким полицейским простаком.
– Oh la, la! – Леппих свистнул. – Он не простак, далеко не простак. Но я все-таки ловко над ним подшутил. Представляю, как он всполошился, когда я выкатил в вашем мундире!
– Зачем вы это сделали?
– Думаю, в суматохе он принял меня за вас. Мне-то, собственно, бежать незачем.
– Они не догнали вас?
– Какой там! За поворотом я сразу свернул, объехал рощу, а лошадей оставил в деревне. Ваш умный приятель, конечно, помчался к Москве, считая, что вам и бежать больше некуда. По крайней мере, до утра вы можете спокойно пользоваться моим гостеприимством.
– Вы увели Фальковского, чтобы остаться со мной наедине?
– Именно! Мне нужно с вами поговорить. Надевайте вот это.
В свертке оказался новенький гусарский мундир, черный с красными шнурами и серебром позументов.
– В нем вас никто, кроме Фальковского, не узнает. Это подарок, да мне оказался маловат. Мне тут многое надарили. Русские любят дарить. Приедет какой-нибудь граф или князь-гуляка и дарит то гончую, то трубку, то пистолет.
Мундир мне пришелся впору. Я сразу почувствовал себя свободней, чем в старом тесном кителе.
– Charmant, – сказал Леппих. – Очаровательно. Теперь пойдемте обедать. Вы мой приятель. У меня их тут много появилось, как только стали ездить по пригласительным билетам.
Садом и через заднее крыльцо мы попали в дом. На блестящем фигурном паркете первого этажа были раскиданы те же доски и металлические полосы, что и во дворе.
Мы поднялись наверх. В просторном зеленом кабинете с полукруглыми кожаными диванами нам подали обед.
– Значит, вы ищете девушку по имени Наталья? – спросил Леппих.
Я сказал:
– Между прочим, не только вы провели Фальковского, но и он вас. Он знает английский и понял, что вы мне сказали.
Леппих поморщился:
– За кого вы меня принимаете? Конечно, я знал, что Фальковский сведущ в английском. Я специально подсунул приманку, а он проглотил крючок.
– Вы специально для него сказали про флигель?
– Bien sur, разумеется. Ведь я уже знал, что девушки нет во флигеле, хотя, по мнению Фальковского, должен был знать другое. Словом, я обеспечил себе алиби.
– Какое алиби?
– На случай исчезновения девушки. Mais sacredieu! Черт возьми, как вы этого не понимаете! Я хотел показать Фальковскому, что если девушка исчезнет, то я не буду иметь к этому никакого отношения.
– Но она как раз исчезла!
– В том-то и дело, – сказал Леппих.
– Уж не хотите ли вы сказать, что именно вы помогли ей бежать? – спросил я.
– Как раз это я и хотел сказать. Я замолчал.
– Et bien, mangez done (Ешьте, ешьте (франц.)), – сказал Леппих, разламывая руками курицу.
– Вы так доверяете мне, что признаетесь? – спросил я.
– В чем признаюсь? – спросил Леппих. – А впрочем, разумеется, доверяю.
– Но почему?
– Во-первых, потому, что признаваться не в чем. Если я помог невинной девушке вырваться из рук этого блюстителя, то так поступил бы любой порядочный человек. Вы не согласны?
– Допустим. Но в чем он ее обвинял и почему держал взаперти?
– So ein Schwein! (Скотина! (нем.)) Черт его знает. Девушка кому-то о чем-то проговорилась в письме. Уж не вам ли?
– Похоже, что мне.
– Я так и подумал. Вы давно с ней знакомы?
– Целую вечность.
– Целую вечность? – Леппих насторожился. – Вы сказали, целую вечность?
– Да. А что вас удивило?
– Нет, ничего. Такие слова всегда сбивают меня с толку.
– Какие слова? Такие, как «вечность»?
– Да, да! – быстро и чуть ли не раздраженно сказал он.
Странный человек, подумал я, изобретатель. Все они с причудами.
Обед подходил к концу. Я заметил, что Леппих стал нервничать. По его лицу вдруг пробегало волнение, глаза то и дело беспокойно останавливались на мне. Он даже начал постукивать ногой под столом и локтем чуть было не спихнул на пол большую соусницу.
– Как думаете, – сказал он неожиданно резким голосом, – скоро ли будет сражение?
– По-моему, в ближайшие дни, – ответил я. – Армия уже на позиции.
– Где?
– Под Можайском.
– Через два дня я буду поднимать шар. Как думаете, он поднимется?
– Почему вы меня спрашиваете?
– Я всех спрашиваю, – буркнул Леппих и уткнулся в тарелку.
– Скажите, – начал я, – вы говорили, что доверяете мне, и при этом употребили слово «во-первых». Быть может, существует и «во-вторых»?