Бородинское сражение
Шрифт:
Так начался бой за Шевардинский редут.
Без построений, без линий, без каких-либо команд, шедшие в походном строю поляки вдавились в русскую колонну. Было, что и рукu для замаха не поднять, солдаты хватали друг друга за горла, плечи, волосы и чаще дело решали кулаки и пальцы, чем штыки и пули. Такая свалка продлилась не менее получаса, пока солдат не разбросало по березняку и вдоль дороги. И только когда удалось и тем и другим хоть как-то рассредоточиться, стали слышны команды офицеров, а следом и выстрелы.
Несколько часов 11-тысячный
– Из всех стволов! Пли! – прозвучала команда со стен редута. Только когда на польские головы полетели бомбы и ядра, поляки отступили, а русский арьергард зашел за стены земляной крепости.
Как только вестовой донес Наполеону, что у деревни Шевардино вот уже как полдня идет бой, император Франции бросил на редут три дивизии маршала Даву.
Всё это сражение более походило на безумие. Редут брался французами, французы слали вестовых, что редут взят, тем временем русские отбивали редут. Кони, люди – всё смешалось. Конные лавины врезались друг в друга, гранаты и ядра чуть ли не сталкивались в воздухе. Гренадеры, егеря, гвардейцы – французы, поляки, итальянцы, русские – взбирались на стены и скатывались со стен. Редут, как заколдованная Чудо-гора, принимал и отбрасывал солдат, руководствуясь какой-то своей нечеловеческой чудо-волей. Точно Кто-то невидимой поварёшкой в этом Шевардинском котле перемешивал этот кровавый бульон из тысяч, облаченных в разноцветные мундиры мужчин, от безусых юнцов до длинноусых стариков. И возле редута, и в сотнях метрах от редута и в ближайших деревнях – в том же Шевардино – кружились, сталкивались, бросались друг на друга и отваливались, и лежали изувеченные этим безумием тысячи и тысячи людей.
А в сарае, в обнимку с опустевшей крынкой, когда-то полной этой проклятущей сметаны, сидел маленький рыжеволосый мальчонка. Сидел и клял себя, что мамку не слушал, что в сарае спрятался. Сидел и Боженьку молил, чтобы он простил его, и что он больше не будет, и сметану в рот не возьмет ни одной ложки! Просил и не понимал, почему за сараем так громко бyхает, и гремит, и кричат страшно голоса – точно грешники на Страшном Суде.
Дениска даже боялся к стене повернуться и в щель заглянуть, до того всё то, что творилось за сараем, казалось ему ужасным.
– Ха… – выдох чей-то, что-то ткнулось в стену, и штык пробил доску, и мимо Денискиного уха – треськ! – и обратно, точно и не было. Дениска отпрыгнул от стены.
– Ура-а! – пронеслось за стеной.
– Куда! А вот на тебе!
– Паныч-панычь не убивый меня! паны… ч-ч-ч, – и страшный выдох.
– Братцы… нога… Господи помилуй! Как же без ноги-то.
– Новая отрастет!
– Поднажми! Братушки! Ура-а!!!
Дениска со всей силы сдавил ладошками уши. Тише не стало. Всё тоже, но глуше, и оттого еще страшнее. Удивительно, но ядра и гранаты летая над сараем и мимо сарая, в сарай не падали, точно Чья-то невидимая рука оберегала этот покосившийся, окруженный огнем и смертью, сарай, в котором прятался маленький испуганный до икоты мальчик.
Как начало темнеть, Дениска, сильно-сильно зажмурившись, перебежал из сарая в дом, споткнувшись о кого-то, стукнувшись обо что-то, он забился под лавку. И сидел там, пока в дом ни влетела граната, и огонь жарко ни стал вылизывать бревна.
***
До самой темноты, до приказа Кутузова об отступление, Шевардинский редут, всего лишь левый край русской оборонительной линии, недостроенный, не представляющий никакой стратегической важности – просто редут на краю мира – стал центром первого дня сражения – Бородинской битвы. Центром притяжения десятков тысяч людей, которые от рассвета до самой темноты убивали друг друга. Четыре раза редут переходил из рук в руки. И когда русские отступили, и французы, наконец-то заняли разрушенный до основания редут, на редуте и в сотнях метрах от него, французы не смогли найти ни одного живого русского. Ни одного мало-мальски последнего пехотинца не смогли привести к Наполеону и показать, как пленного русского солдата. Ни одного пленного. 11 тысяч разноплеменных тел – 6 тысяч русских и 5 тысяч поляков и французов. И ни одного живого. Эти тысячи мертвых солдат пролежали ночь, и следующий день, и последующий день, и еще 62 дня Шевардино было покрыто телами окоченевших искореженных прогнивших трупов.
Русские не смогли забрать всех своих убитых, а французы расчистили лишь часть Шевардинского кургана, где был редут, где на утро после боя Наполеон устроил свой наблюдательный пункт. Там, где тела павших не могли оскорбить взора императора, их и не тронули, тем более что тела эти были русских и каких-то поляков (своих соплеменников французы, конечно же, предали земле; сами же поляки вместе с Понятовским, были сразу переброшены к деревне Утицы и не могли должным образом похоронить своих товарищей, оставив это на совести французов). Лишь когда французы ушли из Москвы, на Шевардинском редуте появились живые люди, и только тогда стали хоронить мертвых – всех вместе, без разбора – потому как за два месяца было просто невозможно оторвать вцепившиеся и вросшие друг в друга тела.
Глава вторая
25 августа
Армии готовятся к сражению
– Ну, что, Лисёнок, выспался? – солдат, что шел рядом с телегой, где вместе с ранеными спал сладко Дениска, увидел, как мальчик потянулся, еще глаз не раскрыв, и улыбался со сна. – Горазд ты спать, солнце к полудню идет! – умилился солдат. – Эх, как же ты на моего младшенького похож. Дай хоть обниму тебя, – невольно по-отцовски, солдат обнял еще потягивавшегося со сна Дениску и поцеловал того в щеку.
Конец ознакомительного фрагмента.