Бортовой журнал 6

Покровский Александр Михайлович

Малолетняя моя тетка 22 июня в 4 утра видела, как по пешеходному мосту через железнодорожную станцию Брест бежали солдаты в исподнем. Они бежали в белом – кальсоны и рубашки, а головы они прикрывали подушками от шрапнели. Немцы заняли город. Боевые части пошли дальше, полевая жандармерия осталась наводить порядок. Эти расстреливали на месте любого, кто оказывал хоть малейшее сопротивление.

Всюду на обочинах лежали убитые люди. В основном – молодые ребята. Моему отцу немец прикладом выбил все передние зубы за один только косой взгляд.

А дед воевал в Гражданскую, финскую и потом

прошел всю Великую Отечественную. Он привез семью в Брест за несколько дней до войны. Назначение получил. 22 июня он ушел по тому мосту. Он вышел из окружения, добрался до своих, а потом через три года вернулся в Брест и отыскал свою семью. Вот такие бывают чудеса.

Их в землянке бомбили наши, когда на Брест наступали. Они еле из нее выскочить успели.

А потом всех ребят, достигших восемнадцати, что под немцами были, спешно призвали и с ходу бросали в бой. Даже в обмундирование не переодевали. Мол, под немцами был – искупай кровью. Они и искупили. Пали почти все.

Я собираю воспоминания солдат о той войне. Я собираю то, что они рассказывали своим сыновьям и внукам.

Вот только некоторые:

«…Дед Гена был переброшен под Москву в ноябре в составе так называемых «сибирских дивизий» (не путать с дальневосточными, одетыми и вооруженными), а они были совсем без оружия («Добудете в бою»), вот и стоят у меня в ушах до сих пор его слова, когда он говорил об атаках: «Бежишь и думаешь: блядь, ну хотя бы ножичек!!!»»

Или:

«…Нас везли на фронт долго. Остановились как-то в степи, вывели несколько человек, поставили перед вагонами и расстреляли. Расстреляли просто так. Для острастки…»

А вот еще:

«…Мы «ура» не кричали. В атаку когда идешь, то кричать не можешь. Это в кино кричат. Мы – молча. Встала в атаку рота, побежала, я бегу, оглянулся – один бегу. Всех положили. Мне сержанта дали.»

«...Ворвался в немецкий блиндаж, а в руках – только саперная лопатка. Очнулся – вокруг куски мяса. Мне потом говорили, что я четырех немцев зарубил. Чуть под трибунал не отдали. Говорят, что надо было их в плен брать.»

«…Нас не очень-то и кормили. Кухня всегда опаздывала. Видно, списывали продовольствие. Выписывали как на живых, а после атаки – где они, живые-то? Шли по грязи трое суток. Налетели самолеты – небо от них черное. Я потом в поле один встал.»

«…Задача была шоссе удержать. По нему кавалерия должна была пройти. У немцев танки, у нас – кавалерия. Рейд в тыл врага. Кавалерия прошла. Назад никто не вернулся – ни люди, ни лошади. Их генералу потом повышение вышло. Он-то в тот рейд не ходил.»

«Сейчас, слава богу, никто не опровергает слова Монтгомери, который спросил у Жукова про штурм Зееловских высот примерно так: «Это правда, что вы отдавали приказ войскам идти по минным полям?» Последовал недоуменный ответ: «Да, а что?» – и Монти ответил: «Если бы я так приказал, то меня расстреляли бы на следующий день».

Вот такие записки о войне.

Генералы о войне вспоминают часто. Кучу книг написали. Солдаты – редко. Только когда внукам рассказывают.

Мне было примерно тринадцать, когда я что-то стал говорить отцу о Великой Победе. Он меня прервал и сказал: «Это скорбь. великая...»

* * *

Нет, нет, нет! Ни слова об их черствости, низости, жадности, подлости – ни слова!

Только о том, как они умны и чудесны, прекрасны, добры и сдержанны во всем.

* * *

Я имею на него виды. То есть я хотел сказать, что виды мои не чета тем видам, что отмечают в себе все остальные.

Мои виды отличаются дальновидностью. То есть если подходить близко к работе великого мастера, то картина его выглядит совершеннейшей мазней и гадко пахнет. А вот отойди от нее на дальнее расстояние, и воссияет она в лучах истины, что твоя мадонна и прочие пейзажи.

* * *

Всем необходимо внушение. Оно, оно, оно двигатель нашего общества, потому как за всем нужен пригляд, отчего в Отечестве возлюбленном следует развивать сыск и доносительство.

Внушение может быть только сверху. Оно для нижестоящих, и в этом оно сродни матерным выражениям, которые, в свою очередь, сродни водопаду.

Водопад падает только вниз. Никто еще не замечал обратного.

* * *

Постоянно хочется сделать что-нибудь для окружающих – реанимировать, возродить, воздвигнуть и дать немного денег этим, как их, ну. дабы они не ходили всюду с опущенными к корыту чунями.

* * *

Я трепещу от мысли, что тысячи путешественников по необъятным просторам человеческих знаний могут быть внезапно застигнуты мглой невежества.

Сами знаете, отчего у нас мгла.

Правителям хорошо бы ежедневно принимать пилюли от глупости.

Я рисую себе в воображении картины кисти великих мастеров эпохи, посвященные этому занятию: «Такой-то принимает пилюли в присутствии государственных членов».

А то ведь, пардон, не лик, а рыло.

* * *

Что же касается духовенства, то нет и еще раз нет!

Ни слова против. Никогда я не скажу ничего о том, как они велики и неопрятны. В мыслях своих, конечно.

При всей слабости моих нервов и подавленном состоянии, в котором я постоянно нахожусь, я мог бы, конечно, отметить, что цинизм нашего духовенства сродни цинизму… но делать мне это не хочется.

А всему виной природная моя застенчивость. Ее приступы. Знающие меня хорошо часто загодя отмечают надвигающийся приступ и. ну вот опять. снова. Нет. ни слова о духовенстве.

* * *

Все рыдают. И рачительный врач напрасно щупает пульс у околевшей старушки. Крики ближайших родственников: «Россия! Россия!» – привлекли мое внимание.