Бортовой журнал
Шрифт:
А все благодаря выступлению нашего министра. Убедил он меня. По-английски.
Тут я как-то был приглашен на вручение премии имени «Андрея Первозванного».
(Вроде ничего не перепутал, именно так: премия имени «Андрея Первозванного»).
Так вот, история такова: существуют целых два фонда – «Фонд национальной славы России» и «Фонд имени всехвального апостола Андрея Первозванного» (только бы слова не переставить).
И вот такое дело, и фонды, руководимые
Я, как только услышал об этом обстоятельстве, так и успокоился, потому что меня всегда необычайно успокаивает, когда где-либо наш министр обороны участвует, потому что там, где наш министр, там все ловко, гладко, дивно, чудно (ударение на первом слоге).
А кроме того, там еще и других министров пруд пруди, так что все просто замечательно.
А пригласили меня из Питера, где нас (36 человек военных ветеранов, то бишь целый вагон) привезли в Москву и поместили (все 36, за исключением двух женщин) в одном номере гостиницы «Россия», чтоб мы там отдохнули после дороги и вещи бросили.
Мы и отдохнули. Я немедленно уехал к знакомым, а остальные легли валетом на одну-единственную кровать, чтоб с дороги поспать.
А в 17.00 надо было опять в этом номере оказаться, потому что потом нас автобусом должны были повезти во дворец (при Кремле), где все это и должно происходить.
Перед дворцом нас проверяли так, что я порадовался за наши спецслужбы.
Здорово проверяли, шаря металлоискателем, так что ни одного непроверенного участка на моем теле просто не осталось.
Потом пошли в фойе, где и разделись, чтоб еще полтора часа по нему шляться и на все вокруг глазеть.
Теперь я вам расскажу о премии.
Она представляет собой почти полное подобие главного ордена страны и выполнена в виде звезды, кажется, с бриллиантами, на голубой ленте.
Вручают ее за «Веру и Верность».
Вручение происходит следующим образом: все садятся в зале, на сцене появляются руководители, играет музыка и все начинается. Объявляется очередной номинант, он восходит под аплодисменты на сцену, где ему все и прикалывают, а потом в честь него поют или же пляшут артисты.
Вот такая процедура.
И нас из Питера пригласили не только для такого участия, но и чтоб мы потом на банкете бокалы подняли.
И участвовали мы изо всех сил – то есть аплодировали и иногда вставали.
Например, вручали это дело Пахмутовой, а я ее люблю, потому и с удовольствием встал.
Остальных я люблю меньше, и поэтому вставал я уже с меньшим удовольствием.
Хотя люди, видимо, достойные – как минимум два генерала, бывший министр Чазов, конструктор, медсестра с войны, патриарх и еще кто-то.
И всем за семьдесят лет. То есть в точности оценить веру и верность удается только к этому возрасту. И тут я подумал: как все-таки все правильно устроено. Действительно, что остается человеку к семидесяти годам собственной жизни, как не сохранять веру и верность?
Надежд на измену мало, так что самое время для наград.
Из этих моих размышлений меня вывело следующее: голос ведущего зазвучал как-то особенно торжественно:
«А теперь (торжественно, с паузой)… премия вручается (еще торжественней, с паузой)…
Владимиру… Владимировичу… Путину!!!»
Аплодисменты! Аплодисменты! Аплодисменты! Все встают! Волнами по залу! Опять аплодисменты!
Я оглянулся вокруг. Не встал только я и еще двое. Они демонстративно сложили руки на груди.
Я руки не сложил – чего их складывать.
Понимаете, если б я до сих пор служил во флоте, то появление Владимира Владимировича в зале как верховного главнокомандующего сопровождалось бы вставанием со своих мест по стойке «смирно». Перед этим подавалась бы команда: «Товарищи офицеры!»
А так как такой команды не было, то и чего вставать?
И потом – он же так и не появился.
Народ еще поаплодировал, поаплодировал и потихоньку сел, а ведущий зачитал от Владимира Владимировича приветственные слова, мол, я рад и все такое.
После этого я подумал о том, что для Владимира Владимировича при награждении, видимо, сделали исключение: не стали доводить дело до семидесяти лет – и так все ясно, что с «верой и верностью» у него полный порядок.
А потом был банкет, где мы подняли бокалы, и были тосты «за Фонд!», «за Россию!».
После тоста «за Россию!» я подумал о том, что бомжи, избы, грязь и попрошайки – это, в общем-то, тоже Россия, за которую только что выпили.
А потом все засобирались на поезд, так что быстренько подняли еще разик бокалы и похватали закуску со столов.
Торопливая вонь вокзала встретила нас жадно, как всегда, приняла и проводила до вагона, а по дороге в Питер ветераны, разгорячившись от увиденного и услышанного, все никак не могли успокоиться и прийти в себя, и все говорили, говорили, и все пили коньяк, пили…
Романом мы назвали «Кота» в самый последний день.
Редактор Коля сказал: «Коту» надо жанр обозначить». – «Пиши: эпопея». – «Напишем «роман», не повесть же».
Так «Кот» стал романом. Он одно сплошное веселое издевательство и надувательство. Даже определение– роман – насмешка над жанром. И размещено оно прямо под наглой рожей кота. Иногда я слышал, что он рыжий. Реже говорят, что он пушистый. Хотя ни о цвете, ни о пышности оперенья нигде ничего не сказано.