Босиком по Нью-Йорку (сборник очерков)

Немировский Петр

Порой сюда наведываются и фермеры из близлежащих поселков. Привозят продукты со своих ферм, помогают ремонтировать здания, оплачивают лечение монахов в госпиталях. А чем отвечает монастырь? Добрым словом, советом, молитвой за болящих.

ххх

– Не жалеешь, что выбрал церковный путь в жизни? – спрашиваю Андрея.

– Сомнения иногда приходят, но чтобы жалеть – никогда.

Андрей – из Подмосковья, приехал сюда по студенческой визе, пять лет

учился в семинарии. Закончив семинарию, остался в монастыре. Он – трудник, человек, живущий и работающий в монастыре и соблюдающий все его правила. Андрей еще не решил, станет монахом или нет. Вопрос этот глубоко личный и слишком сложный.

– Вы не боитесь в этой глуши безоружные жить?

– Нас Бог хранит. Заходи, – и Андрей открывает дверь своей кельи.

...В половине пятого утра в эту дверь раздается стук. Подъем. В пять часов все уже на службе. Потом завтрак и послушание: работа на кухне, на огороде, в типографии, на пасеке. Монастырь рабочий, дел невпроворот. Потом обед, короткий отдых и снова работа до ужина. Вечерняя служба, и в восемь часов все расходятся по кельям.

– Кровать у тебя, брат Андрей, жестковатая.

– Я люблю на жестком спать. Я в келье только сплю и молюсь.

Напротив кровати стоит стол, рядом полки с книгами, встроенный шкаф для одежды. Обратил на себя внимание большой чемодан на колесиках возле кровати.

– Не скучаешь по дому?

– Скучаю. Особенно, когда получаю оттуда письма. Может, летом поеду повидаться с родными. Но ностальгии нет. Я нашел здесь Россию...

В эту келью может зайти духовник, благочинный или игумен монастыря. Живущий в келье должен соблюдать санитарные нормы общежития, но самое главное – нормы монашеские: избегать роскоши и комфорта.

– Наверное, выдержать такую жизнь очень трудно? – спрашиваю.

– Монахом человек сначала становится внутренне, потом внешне.

ххх

...Из трапезной вышел странный человек: в огромных, не по размеру, валенках, в латаном пальто и в шапке-ушанке, одно незавязанное «ухо» которой болталось. В одной руке он нес посох, а в другой пустое ведро.

– Ты не карпаторосс? – остановившись, спросил он у меня.

– Нет.

Он посмотрел мне прямо в глаза, вздохнул:

– А голова у тебя, дружок, не в порядке.

– Здравствуй, Левушка, – улыбнувшись, говорит ему Андрей.

Лев Павлинец называет себя москвичом, хотя родители вывезли его из Москвы в 1919 году в Сербию, когда ему был всего лишь год от роду. Его родители – люди благородного сословия, дали сыну начатки хорошего образования, но когда Левушке было десять лет, он переболел тяжелой болезнью. Выжил, но так и остался на всю жизнь – Левушкой.

Ему уже скоро девяносто. Левушку любят все в монастыре, особенно семинаристы. Летом, порою, он может наломать веток сирени и засунуть их себе под пиджак, чтобы быть похожим на куст. Он – монастырский дурачок, но... не так прост.

– Левушка, что самое главное в жизни? – спрашивает его Андрей.

– Вера в Бога и спасение.

– А как спасаться?

Левушка смеется:

– Мячиком. Мячик катится по дороге и прикатится в Царствие Небесное, – ударив о землю посохом, он уходит.

Без Левушки Джорданвилль – не Джорданвилль. Левушка несет трудовые послушания по столовой, встречает паломников и заводит с ними разговор на излюбленные темы: про женитьбу, про то, что умер друг Полкан (собака), спрашивает, не карпаторосс ли имярек и т. д. Иногда произносит загадочные, только ему понятные фразы.

– Он под рубашкой носит несколько тяжелых крестов, – говорит Андрей, глядя Левушке вслед. – Ты о чем задумался?

– Да так... Меня мигрени замучили. А он сказал, что у меня голова не в порядке...

ххх

…Сутки, как я в Джорданвилле. Всего лишь сутки. И вдруг ловлю себя на мысли, что множество неотложных дел, оставленных в Нью-Йорке: работа, учеба, словом, забота о хлебе насущном, многочисленные, по сути, ненужные встречи, бесконечные телефонные звонки, сумасшедшая переписка по Онлайн, отнимающая уйму времени, – все это не самое главное и, в общем-то, может подождать. В жизни существует ведь что-то поважнее...

…

Выходим за монастырские ворота. Под ботинками поскрипывает снежок. Входим в лес. Тишина. На поляне лежат еще не распиленные деревья и несколько вязанок дров. Впереди – озеро.

– А что это за палатка? – спрашиваю, показывая на странную синюю палатку на противоположном берегу озера.

– Летом сюда приезжал парень из Беларуси, жил один в этой палатке. Он приходил в монастырь только в церковь на службы и в трапезную обедать. Осенью уехал, а палатку оставил – в следующем году собирается приехать сюда опять.

– Зачем же ему было жить одному в палатке? Ведь рядом – кирпичный братский корпус, гостиница для паломников. Он мог бы попросить, и ему бы наверняка разрешили пожить там.

– Этот парень посчитал, что ему нужно полное уединение, отшельничество.

– Но ведь так легко возомнить себя святым!

– В общем-то, да. Хочешь, приведу пример настоящего смирения? Наш игумен – митрополит Лавр, ему уже скоро восемьдесят, мыл туалеты и душевые в братском корпусе. Об этом никто не знал, пока однажды ночью его случайно не увидел один семинарист... Сюда, в Джорданвилль, часто приходят люди с самыми, казалось бы, благородными порывами. Но порою случается, что кто-то разочаровывается в себе, в вере. Бывает, когда монахи уходят из монастыря в мир. Потом они опускаются на дно отчаянья, спиваются. Человек, желающий идти иноческим путем, и не подозревает, какие опасности его поджидают…