Бостонцы

Джеймс Генри

– Ничего большего? А что такое может случиться, если я просто провожу вас домой?

– Я должна идти одна, я должна поспешить к матери, – только и сказала она в ответ. И снова протянула руку, которую он прежде не пожал.

Конечно, сейчас он пожал её и даже задержал в своей на некоторое время. Ему не хотелось просто так уходить, и он придумывал причины для задержки.

– Мисс Бёрдси сказала, что вы измените меня, но пока вы этого не сделали, – сказал он.

– Вы пока не можете знать точно. Подождите немного. Моё влияние довольно своеобразно. Оно может проявиться спустя очень продолжительное время! – Верена произнесла это с шутливой торжественностью, а затем быстро и уже серьёзно спросила: – Вы хотите сказать, что мисс Бёрдси пообещала вам это?

– О да! К слову о влиянии. Вы бы видели, как мы с ней поладили.

– Значит, ничего хорошего не выйдет, если я расскажу Олив о вашем визите?

– Видите ли, я думаю, она надеется, что вы этого не сделаете. Она считает, что вы собираетесь изменить меня в частном порядке, и я внезапно вырвусь из темноты Миссисипи, как подобает первоклассному новообращённому: очень эффектно и драматично.

Верена поражала Бэзила Рэнсома своей прямотой, но временами её откровенность казалась ему притворной.

– Если бы я думала, что такое возможно, я бы, может быть, сделала исключение, – заметила она таким тоном, будто такой исход был действительно возможен.

– О, мисс Таррант, вы в любом случае достаточно измените меня, – сказал молодой человек.

– Достаточно? Что вы имеете в виду?

– Достаточно, чтобы сделать меня очень несчастным.

Она посмотрела на него, видимо, не понимая, о чём речь. Но затем бросила ему упрёк, развернулась и ушла по направлению к дому. Упрёк заключался в том, что если он будет несчастлив, это послужит ему хорошим уроком – слова, которые ни к чему её не обязывали. Когда он вернулся в Бостон, он понял, что ему безумно любопытно, предаст ли она его мисс Ченселлор, как собиралась. Он мог бы узнать об этом через миссис Луну, и это заставило бы его смириться с очередным визитом к ней. Олив напишет об этом сестре, и Аделина перескажет её жалобу. Возможно, даже сама закатит ему сцену из-за этого – и это будет одной из составляющих его несчастья, о котором он говорил Верене Таррант.

Мемориал-холл (Memorial Hall) Мемориал-холл возведен в память о воспитанниках Гарварда, сражавшихся на стороне Северян во время Гражданской войны.

Глава 26

«Дом миссис Генри Бюррадж, вечером в среду, 26 марта, в девять тридцать» – гласила карточка, ставшая причиной появления Бэзила Рэнсома в указанный вечер в доме леди, о которой он никогда прежде не слышал. Что именно привело к этому, будет понятнее, если я поясню, что, помимо прочего, в левом нижнем углу карточка содержала приписку: «Выступление Верены Таррант». Он решил (главным образом его к такому решению подтолкнул вид и аромат тиснёной бумаги), что миссис Бюррадж принадлежит к местной аристократии, и для него было большим сюрпризом обнаружить себя причисленным к ней. Он задавался вопросом, что могло побудить обитательницу высших сфер послать ему приглашение. Затем он сказал себе, что, очевидно, Верена Таррант просто попросила об этом. Миссис Генри Бюррадж, кем бы она ни была, спросила, не хочет ли она пригласить кого-то из личных друзей, и она ответила: «О, да!», – и назвала его в числе счастливчиков. Она могла дать миссис Бюррадж его адрес, так как он содержался в коротком письме, которое он отправил в Монаднок плэйс вскоре после возвращения из Бостона, и в котором ещё раз благодарил мисс Таррант за незабываемую прогулку по Кембриджу. Она до сих пор не ответила на то письмо, но приглашение миссис Бюррадж уже было неплохим ответом. Достойным ответом на такое послание был тот факт, что вечером 26 марта он сел на трамвай, который должен был доставить его на угол дома миссис Бюррадж. Он почти никогда не посещал поздних вечеринок, так как знал практически всех, кто их устраивал, благодаря миссис Луне, и потому старался их избегать. И он был уверен, что это светское мероприятие не будет иметь ничего общего с полуночным собранием у мисс Бёрдси. Но он был готов вынести любой социальный дискомфорт, только бы увидеть выступление Верены Таррант. А выступление, несомненно, будет, что подтверждалось прилагаемым к приглашению билетом, который он положил в карман, готовясь предъявить его на входе. Я должен пояснить читателю, что желание Бэзила Рэнсома присутствовать на выступлении мисс Таррант нисколько не умалял тот факт, что он не принимал её взгляды и считал их ничтожной выдумкой. После своего визита в Кембридж он стал лучше понимать её, увидел, что она ведёт себя честно и естественно. Да, в её венах текла дурная кровь шарлатана, и её занимала смешная идея, что молоденькая девушка может руководить целым движением. Но её энтузиазм был искренним, её иллюзии чистейшими, а эта мания искусственно взращивалась в ней людьми, которые собирались её использовать, и которых Бэзил Рэнсом считал сумасшедшими. Она была трогательной невинной жертвой, не осознававшей тех губительных сил, которые стремились уничтожить её. И эта мысль об уничтожении в сознании молодого человека была неразрывно связана с мыслью о спасении. Для него она была единственной, кому он мог открыть бесконечный кредит своего сострадания. Он жаждал страдания и был готов страдать с упоением.

К тому моменту, когда он пересёк порог дома миссис Бюррадж, он окончательно укрепился в мысли, что попал в высшее общество. Высшее общество воплотилось в дородной пожилой некрасивой леди, одетой в кричащих тонах, сияющей драгоценными камнями, и с чересчур глубоким декольте, которая стояла у двери, и пожимала руки всем входящим. Рэнсом поклонился ей, как подобает миссисипцу, и она сказала, что счастлива видеть его. Прочие визитёры напирали сзади, и он поддался давлению и оказался в огромном салоне, полном света, цветов и людей, где было ещё больше сияющих и улыбающихся дам с глубокими декольте. Это и в самом деле было высшее общество, так как он никогда не встречал никого из присутствующих. Стены зала были покрыты картинами – и даже потолок был расписан и обрамлён. Люди слегка толкали друг друга, передвигаясь по залу, и разглядывали друг друга с разными выражениями на лицах: иногда ласковыми, иногда безразличными или даже жестокими, как казалось Рэнсому. Всё это время от времени сопровождалось кивками и гримасами, неясными шёпотами и смешками. Он продвигался всё дальше и дальше вперёд и увидел ещё одну комнату, в которой было сооружено подобие небольшой сцены, закрытой красной тканью, и стояла внушительная коллекция стульев, построенных в ряды. Он начал опасаться, что люди смотрят на него, так же, как друг на друга, и даже больше, чем друг на друга, и задумался, действительно ли он так сильно выделяется своей внешностью. Он не знал, насколько его голова была выше других голов, или что его загорелая кожа, угольные глаза и львиная грива прямых чёрных волос, которую я упоминал на первых страницах этой повести, выделяли его из толпы настолько, что в высшем обществе он превращался в достойную тему для беседы. Но сейчас были и другие темы для обсуждения, что доказывал фрагмент разговора двух леди, достигший его ушей, пока он в нерешительности стоял, пытаясь понять, где может находиться Верена Таррант.

– Вы состоите в обществе? – говорила одна леди другой. – Я не знала, что вы присоединились.

– Вовсе нет. И ничто не заставит меня это сделать.

– Это несправедливо. Вы пришли ради развлечения и не собираетесь разделить ответственность!

– О, вы это называете развлечением! – воскликнула вторая леди.

– Тогда вам не следует больше нас обременять, или я больше никогда не приглашу вас, – сказала первая.

– Что ж, я думала, что это многообещающая встреча, только и всего. Теперь буду знать. А эта женщина, она не из Бостона?

– Да, кажется, они пригласили её специально для этого.

– Вы, должно быть, в совсем отчаянном положении, если вынуждены искать развлечений в Бостоне.

– Здесь точно такое же общество, и я никогда не слышала, чтобы они приглашали кого-то из Нью-Йорка.

– Конечно, нет, ведь они уверены, что у них есть всё. Но разве не ужасно всё время думать о том, от чего вы отказались?

– Вовсе нет. Я собираюсь пригласить профессора Гогенхейма – он расскажет всё о Талмуде. Вы должны прийти.

– Что ж, я приду, – ответила вторая леди, – но ничто не заставит меня вступить в это общество.

Что бы ни означал этот загадочный круговорот разговора, Рэнсом соглашался со второй леди, что постоянное членство где бы то ни было – это кошмар, и восхищался её независимостью в этом мире притворства. Значительная часть собравшихся уже переместилась в другую комнату – люди начали занимать стулья, располагаясь перед пустой сценой. Он подошёл к широким дверям и увидел, что комната представляла собой музыкальный зал, с полированным полом и мраморными бюстами композиторов. Однако он не стал входить, так как постеснялся бы сесть, к тому же он видел, что дамы располагаются первыми. Он повернул обратно в первую комнату, решив дождаться, пока аудитория разместится окончательно, и подумывая о том, что если ему придётся смотреть из-за чужих спин, то потребуется изо всех сил вытягивать шею. Неожиданно он увидел Олив Ченселлор. Она сидела немного в отдалении, в углу комнаты, и смотрела прямо на него. Но как только она поняла, что он видит её, то опустила глаза, сделав вид, что не узнаёт его. Рэнсом поколебался, но всё же направился прямо к ней. Он помнил, что если Верена Таррант здесь, то и она будет здесь. Инстинкт подсказывал ему, что мисс Ченселлор не позволила бы своей дорогой подруге отправиться в Нью-Йорк без неё. Возможно, она пыталась избегать его – особенно если знала, что он пренебрёг её обществом несколько недель назад в Бостоне. Но, пока не будет доказано обратное, он должен был считать, что она захочет поговорить с ним. Хотя он видел её лишь дважды, он отлично помнил, насколько робкой она может быть, и подумал, что, возможно, приступ застенчивости застал её именно в этот момент.

Подойдя к ней, он понял, что это предположение было абсолютно верным. Она была бледна от смущения и явно чувствовала себя очень неуютно. Она не отреагировала на его предложение пожать руки, и было видно, что она ни за что не повторит эту процедуру ещё раз. Она смотрела на него, пока он говорил с ней, и её губы шевелились, но лицо оставалось очень печальным, а глаза сияли почти лихорадочным блеском. Она явно удалилась в этот угол для того, чтобы быть подальше от происходящего. Маленький диванчик, на котором она сидела, имел форму, которую во Франции называют causeuse. На нём оставалось место для ещё одного человека, и Рэнсом весело спросил, можно ли ему сесть рядом с ней. Когда он сел, она повернулась к нему всем телом, за исключением глаз, затем закрыла и вновь открыла свой веер, ожидая, когда пройдёт приступ робости. Рэнсом же не стал ждать и шутливым тоном спросил, приехала ли она в Нью-Йорк для того, чтобы поднять народ. Она оглядела комнату. Перед их глазами предстали, главным образом, спины гостей миссис Бюррадж, а их убежище было частично скрыто пирамидой из цветов, которая произрастала из пьедестала рядом с Олив и распространяла нежный аромат.

– Вы называете это «народом»? – спросила она.

– Нисколько. Я понятия не имею, кто эти люди, и даже кто такая миссис Генри Бюррадж. Я просто получил приглашение.

Мисс Ченселлор промолчала на его последнее замечание. Она только сказала немного погодя:

– Вы всегда идёте туда, куда вас приглашают?

– О, разумеется, если есть надежда, что я увижу там вас, – галантно ответил молодой человек. – В моём приглашении было указано, что мисс Таррант произнесёт речь, а я знаю, что где она, там и вы. Я слышал от миссис Луны, что вы неразлучны.