Ботфорты капитана Штормштиля
Шрифт:
Мартин поплелся в каморку к Лоре. Она спала. Мартин сел рядом, опустил голову. Что делать завтра? В этих краях холодная, снежная зима длится до самого марта, а денег не хватит и до Рождества. Достать здесь работу ему, плохо знающему французский язык, да еще зимой, почти невозможно. Мартин осторожно достал жестяную коробку из-под конфет. В ней было две сотни франков. Еще пятьдесят он вынул из кармана. Их дал ему дрессировщик Лайош Скалами. Он подошел к Мартину и сказал, протягивая деньги:
— Возьми, приятель! Благодарить не надо. При нашей профессии каждый может очутиться в твоем положении. Если Пит все же выгонит вас завтра,
Мартин пересчитал франки. Да, не больше, чем до Рождества…
Кто-то постучал в фанерную дверь. Мартин встал, откинул крючок и прибавил газу в ламповой горелке. В комнату вошел мсье Франсуа.
— Добрый вечер! — приветливо сказал он. — Здравствуйте, сеньора! Я владелец столичного цирка и у меня к вам, мсье Мартин, есть деловое предложение. Вы будете выступать в паузах, между номерами. В широких штанах в клетку, в нелепом сюртуке, взлохмаченный и с наклеенным носом величиной с картофелину. Вы будете на манеже всем мешать, распоряжаться, путать, падать и драться. Публика же будет хохотать и не заметит тех томительных минут между номерами, которые так портят самую хорошую программу. Даже в цирке Франсуа Димонша! Я заготовил контракт, вам надо расписаться вот здесь. Шестьсот франков в месяц, костюмы и все остальное мое. Мы назовем нового клоуна так, как уже окрестила вас публика, — Руэсо!
…Три года подряд Мартин выступал в крупнейших цирках Европы и Америки. Рекламы кричали со всех перекрестков, что сегодня у ковра будет знаменитый Руэсо. Тысячи зрителей, хохоча до слез, кричали Мартину: «Браво, рыжий, помогай!»
У него появилась масса подражателей, выступавших в рыжих париках. В цирковом искусстве родилось новое амплуа — рыжий клоун, смешной неудачник, глуповатый и добродушный растяпа.
После трех лет гастролей Мартин неожиданно исчез. Директора многих цирков искали его повсюду, печатали в газетах свои предложения, пытаясь соблазнить полюбившегося публике клоуна выгодными контрактами. Но он не откликался. Друзья говорят, что Мартин навсегда уехал в маленький городок на берегу Неаполитанского залива. Там, в тени крохотного садика, терпеливо ждала его в своем кресле-коляске Лора Бригчи — бывшая наездница из цирка Кривого Пита…
Вот такая история… — закончил Володя.
Все молчали. Тихо потрескивал костер. Чай в котле давно остыл, и Тумоша, встав, перецепил крюк, опустил котел пониже, подбросил в огонь мелко наколотых сухих дров. Абзаг заворочался на коленях у матери, забормотал что-то, причмокивая губами.
— Тебе, Володя, самый большой шампур, — сказал Тумоша. И, повернувшись к Ираклию Самсоновичу, спросил — Правильно я делаю?
— Да, — кивнул головой тот. — Совершенно правильно, Тумоша.
Тошка вышел во двор. После ярко освещенной кухни темнота казалась совсем непроглядной. Он шел, осторожно ставя ноги, боясь наступить на овчарок.
Вот серым призраком замаячил в темноте дом, словно корабль посреди безмолвного, завороженного штилем океана. Потушены иллюминаторы, команда спит, и лишь вахтенный, прислонившись спиной к теплой мачте, вглядывается в зыбкую предрассветную темноту.
Тошка нащупал руками ступеньку крыльца. Она тоже была теплой, как палуба дремлющего в океане парусника. Он сел на нее, прижался щекой к точеной балясине.
Неслышно подошла старая овчарка. Тошка услышал ее дыхание, вздрогнул, когда она лизнула его ухо шершавым, горячим языком. Это была совсем древняя овчарка,
Тошка притронулся рукой к жесткой густой шерсти. Дом перестал быть похожим на уснувший парусник. Это был просто крепкий деревянный дом, сложенный из брусьев тиса, в нем жили люди с хутора Хабаджи.
Тошка оглянулся. В глубине двора ярко светилась открытая дверь кухни. Тумоша сидел на корточках перед рубиновой россыпью углей, колдовал над шашлыками. Тошка почувствовал, как щекочет его ноздри пряный запах поспевающего мяса.
Тумоша что-то сказал. В ответ громко рассмеялись. Наверное, все, кроме Володи.
Тошка встал с крыльца.
«Ничего, — думал он, — ничего… Не обязательно быть человеком-птицей, не обязательно летать под куполом цирка. Придет время, и все увидят громадные веселые афиши и слова на них: «Сегодня и ежедневно! Весь вечер у ковра знаменитый Вольдемар Кукушкин!».
И люди будут приходить в цирк ради него, ради Володи Кукушкина, будут смеяться и хлопать, и кричать: «Браво, рыжий, бис!». И уходить домой с легкими, счастливыми сердцами.
И никому не будет дела до того, что где-то там летает в перекрестном полете какая-то Светка с ненастоящей фамилией, с ненастоящими братьями и с душой ненастоящей цирковой актрисы. Что ж, пусть себе летает…
Глава 16. Возвращение к другу
Это было самое обычное утро. Так же, как и всегда, с первыми лучами солнца все выбрались из своих спальных мешков и побежали к речке. Впереди дядя Гога, за ним Володя, потом Ираклий Самсонович и замыкающим — Тошка. Они пробежали наискосок пустой двор, перемахнули через перелаз и дальше вниз, мимо крутолобых валунов, покрытых росой, словно каплями холодного пота.
Тошка бежал, а солнце косило на него большим красным глазом. Снизу, из еще невидимого провала ущелья зябко тянуло сырым ветерком. Он шевелил листья черничных кустов, притрагивался холодными пальцами к голым плечам, будто хотел предупредить:
— Смотрите, вода в речке куда студенее, чем я!..
Речка всегда казалась Тошке живой. По утрам она громко скандалила, недовольная тем, что ее разбудили ни свет ни заря. Днем, когда как следует припекало, речка становилась доброй и гостеприимной. Она ластилась к ногам потеплевшей водой, игриво подбрасывала в воздух серебряную форель. А к вечеру настроение у нее снова портилось. Речке жалко было расставаться с солнечной дневной беспечностью, ей страшно было бежать всю ночь одной по черному гудящему ущелью, и она подбадривала себя, громко стуча камнями по скользкому гранитному дну. Совсем как Тошка, когда он считал вслух шаги…
Да, это было самое обычное утро. Речка скандалила, швыряла в лицо ледяные брызги, старалась подсунуть под ногу осклизлый камень, чтоб наступил ты на него и покатился.
При умывании полагалось гоготать, ухать и кричать не своим голосом:
— Ух ты, чертовка!.. Эх, и холодная!.. Го-го-го-у-их!..
Но в это утро Тошка умывался молча. Гоготать ему не хотелось. Он в последний раз прибежал к речке. Сейчас все поднимутся на хутор, наскоро позавтракают, и отряд во главе с Хабаджой тронется к Дуабабсте. А Тошка вместе с Тумошей пойдет в обратную сторону. И все потому, что через пять дней начинаются занятия в школе и от мамы была уже телеграмма.