Ботфорты капитана Штормштиля

Астахов Евгений Евгеньевич

Ночью Тошку разбудила привязанная к дереву Изольда. Она всхрапывала и приседала на задние ноги. Устав за день, все спали вокруг костра в неглубокой яме. Тошка осторожно выбрался из спального мешка и, раздвинув ветви куста, увидел стоявшего невдалеке медведя. Хорошо освещенный луной зверь принюхивался, высоко подняв острую, лохматую морду.

Тошка кубарем скатился вниз.

— Медведь. — закричал он, хватая с вьюка дяди Гогину двустволку. — Погодите! Я сам! Где жаканы? Это мой медведь! Я первый его

увидел!

Все проснулись. Ничего не понимая, Володя протирал глаза, дядя Гога смеялся, разыскивая в карманах кисет с махоркой, а Ираклий Самсонович, почесывая пальцем переносицу, близоруко щурился на суетящегося Тошку. Лишь один Хабаджа сочувственно смотрел на него:

— Тц-тц-тц, зачем кричал? Надо тихо.

А медведь тем временем, ломая кусты, улепетывал во все лопатки.

Целый день над Тошкой подтрунивали, а он, огорченный и обиженный, рассеянно брел позади всех, спотыкаясь о торчащие из земли корни деревьев.

Когда стемнело, Ираклий Самсонович предложил не устраивать бивака и не ночевать в лесу, а добраться до хутора Хабаджи. Тем более что до него оставалось не больше пяти километров. На том и порешили. Тошка достал из своего рюкзака фонарь и, спрятав за пазуху запасные свечи, зашагал впереди каравана, освещая узкую и крутую тропинку. Когда свеча догорела, он вынул огарок и протянул его Володе.

— Посвети-ка, я вставлю новую свечку.

Сунув руку за пазуху, Тошка обмер: свечей не было! Он лихорадочно начал шарить под майкой, потом ощупал пояс. Все ясно: рубашка сбоку оказалась незаправленной, и свечи незаметно выпали.

— Ну, чего ты возишься, как плохой фокусник? Давай свечу, — нетерпеливо сказал Володя. — Я себе все пальцы этим огарком обуглю!

Тошка молчал.

— В чем там у вас дело? — спросил Ираклий Самсонович.

— Я… я потерял свечи…

— Как? — спросил дядя Гога.

— Где? — спросил Володя.

— Когда? — спросил Ираклий Самсонович.

— Не знаю…

— Лунатик! — рассердился дядя Гога.

— Шляпа! — поддержал его Володя.

— Случается… — неопределенно высказался Ираклий Самсонович.

— Я не заметил… — зачем-то сказал Тошка, словно это и без того не было ясным. Не хватало еще, чтобы он заметил, как, где и когда вывалились злополучные свечи.

Один Хабаджа хранил полное молчание. Молчание было очень выразительным, в нем Тошка улавливал все: и сочувствие, и участие, и поддержку.

— Что будем делать? — ни к кому не обращаясь, спросил дядя Гога.

— Может, факелы? — предложил Володя. — Как в шествии из пантомимы «Али-баба и сорок разбойников».

Дядя Гога сделал вид, что не понял намека.

— Для факелов нужны смолистые корни, — сказал он.

— Может, впотьмах?

— А почему все мы из-за одного лунатика должны набивать себе шишки? — сердито засопел самокруткой

дядя Гога.

— Вычесть у него из зарплаты стоимость свечей, — предложил Володя.

— Я принесу свечи, — сказал Тошка, и холодок пробежал у него по всему телу. Возникнув возле коленок, он устремился вверх по животу и груди и, добравшись до скул, пропал где-то в давно не стриженной голове.

— Как ты их найдешь, лунатик?

— Я не найду, я принесу с хутора!

Воцарилось долгое молчание. Было только слышно, как надрываются цикады да хрустит стальным мундштуком Изольда.

— А что, — сказал наконец Ираклий Самсонович. — Мне нравится Тошина мысль. Она логична. И достойна настоящего геолога.

Теперь, отыскавшись в шевелюре, под панамой, восторженный холодок побежал обратно — от скул к коленкам. Но добежать до места не успел, его спугнул дядя Гога.

— Что?! — крикнул он. — Этот лунатик пойдет на хутор? Он по дороге сломает себе шею, а моя сестрица свернет за это шеи всему нашему отряду, включая ни в чем неповинную Изольду. Никуда он не пойдет!

— Нет, пойду!

— Это что еще за тон, младший коллектор Топольков?

— Я потерял, я и пойду!

— Это резонно, — поддержал Тошку Ираклий Самсонович.

— Вы все с ума сошли! — Дядя Гога всплеснул руками. — Это цирк какой-то.

Но Тошка, сбросив рюкзак, уже шел вниз по тропинке. Как только он скрылся в темноте, дядя Гога вконец перепугался. Он хотел крикнуть Тошке, чтобы тот немедленно возвращался обратно, что он пойдет за свечами сам, лично! Но в этот момент его тронул за руку Хабаджа.

— Идет, пусть идет! Один идет! Хороший дело, назад брать нету!

Немного помедлив, Хабаджа передал уздечку Володе, переложил кремневку с одного плеча на другое и бесшумно скользнул в темноту, вслед за Тошкой.

Тропинка шла круто под гору. Лес тесно сжимал ее с обеих сторон, высоким черным коридором подымаясь к беззвездному, закрытому низкими тучами небу. Оно было заметно светлее леса. Когда ветер пробегал по верхушкам деревьев, то казалось, что, раскачиваясь, они царапают ветками нависшие над ними тучи, стараясь прорвать их и пропустить на землю мерцающий звездный свет.

Местами тропинка пересекала поляны. По ним медленно волочились рваные клочья тумана. Неожиданно из темносерой мути выплывали силуэты кустов. Одни из них напоминали вставшего на дыбы медведя, другие принимали очертания грозно насторожившегося кабана. Иногда они казались людьми в широких бурках, которые, окружив Тошку, пристально следят за ним из тумана прищуренными зоркими глазами.

Лес был полон звуков: кто-то шуршал сухими листьями, кто-то осторожно крался, потрескивая валежником, кто-то вздыхал и ворочался, будто ему было душно и нехорошо в этом неспокойном ночном лесу.