Боттичелли
Шрифт:
Возможно, Мариано удержал бы его от искушений, но в это время он был занят переездом в новый, все-таки купленный им дом на виа Нуова (Новой улице). Приобрел он его скорее для сыновей, чем для себя, ибо не пристало им, добившимся более высокого положения, ютиться в квартале кожевников, среди всей этой вони и грязи. Сандро получил в доме мастерскую, просторную и светлую – отец все-таки надеялся, что он станет мастером. Но когда это случится, было трудно сказать: Сандро явно не торопился, его как будто устраивало положение подручного. Вроде бы он и не в воскресенье родился, как говорили во Флоренции, намекая на то, что тому или иному человеку не мешало бы быть порасторопнее и поумнее. У рожденных в этот день, по поверью, не хватало в мозгах соли, так как ею в воскресные дни не торговали, и поэтому они не блистали
Но теперь все могло измениться. Во Флоренции любая, даже пустяшная новость, будто на крыльях, быстро облетает весь город, обрастая в большинстве случаев досужими домыслами. Подумаешь, событие – начинающий живописец посетил дом на виа Ларга и перебросился несколькими словами с его хозяевами! Но ведь это были Медичи, которые просто так ничего не делают. Значит, они положили глаз на новичка, собираются оказать ему покровительство; ведь их отменный вкус ко всему прекрасному был мерилом для прочих, ему следовали, его копировали. И к Сандро потянулись заказчики. Мадонны, сундуки-кассоне, спинки кроватей, дверцы шкафов – он ни от чего не отказывался.
Появлялись и новые пожелания. Из Нидерландов, например, пришла мода на портреты. Хотя там и жили варвары, но это новшество было воспринято Флоренцией благодаря своему удобству. Некоторые сумасброды и раньше, впадая в грех гордыни, украшали стены своими изображениями на память потомкам. Потом они богатели или разорялись, покидая родовые гнезда; фрески со стен никуда не увозились, а новым владельцам они были ни к чему, и их благополучно сбивали. А вот если запечатлеть облик человека на доске, то ее можно и увезти, и передать в наследство, и подарить. Беда в том, что не каждый флорентийский живописец брался за такую работу – велик риск потратить зря время и материал. Ведь человек тщеславен и всегда желает выглядеть красивее и мудрее, чем он есть. К тому же одному нужно, чтобы его окружал пейзаж, другому дороже его домашнее убранство. Не угодишь – останешься с испорченной доской и без денег. Мало того, ославят как бездарного мазилу, ни на что не годного. Похоже, Сандро на возможные последствия было наплевать: цену себе он определял сам, и всякие там наветы его не страшили. Что же касается возможного безденежья, то отец всегда выручит – благо жили они по-прежнему вместе.
Надоедает рисовать одно и то же, пусть это и Мадонны, а здесь ему предлагалось нечто новое, где можно попробовать свои силы. Заказчики, правда, иногда попадались странные, с необычными желаниями. Молодой человек, обратившийся к нему по рекомендации Джулиано Медичи, захотел, например, чтобы по его изображению сразу было видно, что он искренний друг семейства Медичи. Поэту не стоило бы труда удовлетворить подобную причуду – слов для этого предостаточно, а живописцу приходится изрядно поломать голову, ведь красками душу не опишешь. Можно, конечно, изобразить благосостояние, буде такое желание высказано, или наделить красотой того, кто ею не блещет. Но чувства – любовь там или ненависть – это пока что превыше сил художника. Хотя некоторые пытались выразить их, заставляя нарисованные фигуры усердно жестикулировать, однако для портретов это не подходило. Своих Мадонн Сандро в последнее время писал в основном с полузакрытыми глазами. Каждому понятно: Дева Мария погрузилась в думы о будущих муках сына, она ведь знала, что ему предстоит, с самого момента его рождения.
На сей раз Сандро вышел из положения, вручив почитателю Медичи огромную медаль с изображением старого Козимо. Для этого пришлось отойти от уже сложившейся традиции – не выставлять напоказ руки портретируемого. Персонаж картины одет в темный бархатный плащ и красную шапочку, у него длинные кудри по моде флорентийской «золотой молодежи». Взгляд у него сосредоточенный, твердый, но черты лица чересчур женственны – скорее всего, художник поневоле смягчил их, повинуясь своей манере. Об этом говорит и «фирменная» боттичеллиевская улыбка, играющая на губах поклонника Медичи. Уступкой школе «подражания природе» кажется тщательно выписанный пейзаж с зелеными лугами и извилистым течением Арно.
Писание портретов приносило дополнительный заработок, а времени занимало мало. Попадались, правда, заказчики, которые, гоняясь за модой, требовали изображать их на фоне чуть ли не райских кущей. Подобных «любителей природы» Сандро не особенно жаловал – слишком много хлопот со всеми этими листочками, цветочками, кустиками. Портьера, голая стена, а то и просто зачерненная доска – этого вполне достаточно; по его мнению, важнее всего лицо, а все остальное вряд ли нужно любящим родственникам или друзьям.
Удивительно, сколько тайных и явных друзей обретают те, кто добился власти! Не успел он закончить портрет юного почитателя Козимо, как к нему обратились монахини-августинки из монастыря Святой Елизаветы. Им срочно потребовалась Мадонна с изображениями Козьмы, то есть Козимо, и Дамиана, а также прочих святых по его выбору. Как и положено, за Деву Марию и этих двух святых цена была особая, уже сложившаяся. Что касается других праведников, то здесь пришлось поторговаться. Монахини упирали на то, что монастырь их бедный – устав не позволяет им стяжать богатства. Для кого эти сказки? Монастырь находится под покровительством Медичи, и именно они будут оплачивать заказ. Поломавшись для виду, Сандро согласился: в конечном счете важны не деньги, а известность. Конечно, обязательно найдутся такие, что разнесут его творения в пух и прах: конкурентов и завистников во Флоренции всегда хватает.
Если несколько Мадонн и портрет приверженца Медичи особых усилий от него не потребовали, то над алтарем для августинок ему пришлось поработать как следует – слишком большие надежды он возлагал на него и слишком уж хотел угодить изысканным вкусам своих сограждан. Тем, кто выше всего ставил «природу», алтарь должен был понравиться: фигуры выходили словно живые, как будто бы он списал их с реальных людей. Все должно быть как в жизни! Это требование, как казалось, становилось сейчас основным девизом флорентийских живописцев, и, стремясь завоевать себе место среди них, Сандро следовал или по крайней мере стремился следовать ему. На его картинах этого периода Мадонны все больше начинают походить на реальных женщин, которых он встречал на улицах Флоренции, а младенцы, которых они держали на руках, приобретали черты уличных сорванцов. На этот путь когда-то встал и Липпи, и все-таки он предпочел бы больше полагаться на свою фантазию – только она в его понимании могла открыть путь к совершенной красоте, недостижимой цели всех живописцев. А пока приходилось смирять себя, зато у него не было недостатка в заказах.
Алтарь он отделывал со всей тщательностью, то целыми днями просиживая перед ним, то оставляя на некоторое время в покое, чтобы еще раз все хорошенько продумать и затем подправить уже сделанное. Но вскоре работу пришлось прервать на более длительное время. Весной 1471 года ожидался визит во Флоренцию миланского герцога Галеаццо Марии Сфорца и его супруги Боны Савойской. Вновь, как и всегда до этого, лучшие ремесленники города, в том числе и живописцы, были привлечены к украшению города по случаю столь знаменательного события. А здесь еще и случай был особенный: молодой герцог славился своим чрезмерным тщеславием, любил прихвастнуть богатством, и Флоренция не должна была ударить в грязь лицом. Принаряжалась Синьория, готовился к встрече Лоренцо, которому было поручено принимать высоких гостей от имени города. В трех церквях должны были состояться праздничные представления – моралите на темы Священного Писания, для которых требовались декорации и костюмы. Работы, одним словом, хватало на всех. Сандро тоже не остался без дела и был рад этому, ибо как истинный флорентиец не желал, чтобы его родной город в чем-либо уступил заносчивому Милану.
Приезда Галеаццо ожидали во время карнавальных празднеств, но он в силу каких-то причин все тянул со своим визитом и в результате появился в самый разгар Великого поста. Пожалуй, вся Флоренция собралась встречать его. Действительно, было на что посмотреть. Галеаццо прибыл в сопровождении огромной свиты: шеренга за шеренгой шествовали советники, придворные, вассалы, украшенные массивными золотыми цепями. Промаршировали ловчие и сокольничьи с собаками и обученными птицами. За ними следовало сто рыцарей, а уж пешего воинства никто не мог сосчитать. Да, недешево обойдется Флоренции этот визит! А ведь еще надо разместить две тысячи лошадей и сто мулов, позаботиться о том, чтобы двенадцать любовниц Сфорца, доставленных в обитых золотой парчой носилках, ни в чем не испытывали неудобства. Не дай бог прогневить их!