Бой бабочек
Шрифт:
Левицкому сильно повезло никогда не иметь дела с Лебедевым. Но он был наслышан, как однажды строптивый пристав посмел оспорить обнаруженные улики, за что был отправлен головой в реку Мойку. А потому Левицкий старательно держался как можно дальше от Лебедева.
Между тем Аполлон Григорьевич, героически скрестив руки, отчего стал похож на памятник самому себе, потребовал показать, ради чего его оторвали от важной работы.
– Дайте насладиться зрелищем! – прогромыхал он.
Заранее призванный мастер сцены Варламов послушно дернул
– О, вот это подарок! – с удовольствием заявил Лебедев. – Умеете находить редких красоток, прямо талант у вас, друг мой Ванзаров!
Лицо погибшей было необычно: высохшая мумия, с ввалившимися щеками, острым носом, торчащими скулами и мутными шарами глаз, торчащими из ям глазниц. Кожа черноватого оттенка натянулась, как на барабане. Не зря Икоткин принял мумию за мертвую ведьму. Да и Ванзаров не сразу привык. Трудно сказать, какая она была при жизни, но сейчас дама была страшна, как… только может быть страшна сама тьма.
– Какой яд дает на коже такой оттенок? – тихо спросил Ванзаров, хотя Александров с приставом и Турчановичем разумно держались у края сцены. От греха подальше, так сказать.
– Это не яд, друг мой! – последовал ответ, подчеркнувший превосходство науки над серостью сыска.
– Перед смертью напилась медного купороса?
– Не лезьте в криминалистику, как я не лезу в вашу логику, – заметил Лебедев. – Это не яд и не купорос, а сыровяленая барышня. Вот так-то!
Механизм подъемника находился в неустойчивом равновесии. От малейшего движения тело скользило вниз. Ванзаров поймал трос и вернул мертвую барышню на место.
– Ишь шустрая, плутовка! – И Лебедев засмеялся своей искрометной шутке.
– Аполлон Григорьевич, сколько она висит?
– Хотите спросить, друг мой, сколько вялилась?
Ванзаров кивнул.
– Полагаю, не меньше трех месяцев… Точнее скажу, когда попадет ко мне на прозекторский стол. То, что вижу сразу: веревка глубоко вошла в кожу, значит, ее не трогали с момента повешения, – Лебедев глянул на господ, которые держались на приличном расстоянии. – Хотите совет, друг мой? Не ищете здесь того, чего нет…
– Чего не надо искать? – так же тихо спросил Ванзаров.
Ему погрозили крепким пальцем.
– Знаю вас, уже придумали красивую историю: загадочное преступление, таинственная смерть. Все проще простого, не берите в голову, пусть вон пристав-подполковник дело заводит, а вы отправляйтесь в отпуск. Заслужили.
– Какие факты говорят, что сыровяленая барышня погибла «проще простого»?
– Да вы же сами это видите, разве нет? – Лебедев подмигнул.
Ванзаров, конечно, осмотрел ее не прикасаясь, пока ждал Лебедева. На теле и платье не было следов борьбы,
– Намекаете на самоубийство?
– Не намекаю, это очевидно, друг мой. Как мне, так, полагаю, и вам. От несчастной любви барышня сунула голову в петлю, трос поехал вниз, дыра в полу как раз позволяет свободно пройти телу, что мы наблюдали. Съехала и провисела три месяца. Хорошенько провялилась. И еще могла в три раза дольше провисеть, окончательно мумифицироваться. Ее случайно нашли?
– Почти случайно. Этим подъемником давно не пользовались.
– Ну вот! А под сценой сквозняки гуляют, как вам прекрасно известно. Вот барышня и приготовилась до вяленого мяса, – поставил Лебедев победную точку.
Ванзаров поманил Варламова, который топтался в одиночестве. Мастер сцены подошел с большой неохотой. За ним, как за приговоренным, следили и Александров, и пристав.
– Откуда эта петля? – спросил Ванзаров, указывая на веревку, что сдавила шею жертвы, намертво прицепившись к тросу.
Варламов только покосился и отвернулся. Зрелище было тягостным, прямо сказать, омерзительным. Для тонкой театральной души – невыносимым.
– По своей надобности вяжем, – пробормотал он.
– Что же это за надобность? Провинившихся актеров вешать?
Мастер сцены окончательно помрачнел, как будто его уже подозревали.
– Когда груз большой поднимать надо, мы, чтоб сподручней было, вяжем такие рукояти. Трос тянуть ловчее выходит, – словно оправдываясь, добавил он.
Ванзаров отпустил Варламова, но уходить разрешил не дальше рампы.
– Не могу согласиться, Аполлон Григорович, – сказал он.
Лебедев хищно перекинул в зубах сигариллу.
– А что так? Ваша лженаучная психологика не разрешает?
– Нет, физика, – ответил Ванзаров.
– Ох ты. Это что-то новенькое. Ну, блесните познаниями на уровне 5-го класса гимназии.
– Рассмотрим идею самоубийства, – сказал Ванзаров, пропуская мимо ушей укол.
– Ну, попробуйте, – разрешил Лебедев.
– Барышня решает покончить с жизнью. Что ж, ее право. Она взволнована, в слезах, в истерике, в нервах…
– Где физика? Подайте мне физику!
– Она выбирает не яд, не прыжок с моста, что у нас частенько проделывают, а повешение… – продолжал Ванзаров.
– Требую физику! – не унимался Лебедев. – Долой психологику!
– …И не находит ничего другого, как прийти в театр, за кулисы, найти трос, найти на нем петлю и сунуть в нее голову. Не странен ли поступок?
– Мало ли глупостей люди совершают?
– Она хочет свести счеты с жизнью, причем не дома, а в публичном месте. Что это значит?
– Не знаю, не вскрывал ее.
– Вывод: барышня прекрасно знает театр изнутри, знает машинерию сцены. Или служила в театре, или хорошо знакома с кем-то из театральных работников. С этим согласны?
Для виду фыркнув, Лебедев согласился.