Бой вечен
Шрифт:
Хотя неизвестный прикинулся, что ни хрена не понимает, по глазам я понял – дошло! Понимает!
– На каком языке ты хочешь говорить? Инглиш? Эспаньол? Дойч? Франсе? Итальяно? Фарси?
Нельзя сказать, что я говорил на всех этих языках. Но многое понимал – как и все аристократы, вынужденные много путешествовать. Тот же испанский – благодаря знакомству с Марианной у меня был на довольно высоком уровне.
– Ты не можешь говорить? Хорошо. Надумаешь – скажи.
Обычно подозреваемый понимает, что полицейскому нужно его признание, и получается, что полицейский
– Вспомнишь свое имя, дай знать.
Я постучал в дверь, чтобы меня выпустили.
– Интересный вы человек, адмирал Воронцов…
Я вздохнул. То же самое – я слышал два дня назад совсем при других обстоятельствах. И от кое-кого, кто привлекательнее Молота Ислама.
– Да и вы, сударь, совсем не так просты, как кажетесь…
Генерал ничего не ответил…
Мы сидели на верхнем этаже виллы Сусини. Широкий балкон, на котором нам накрыли стол и подали чай – был полностью отрезан от внешнего мира прочной сеткой, и казалось, что ты в заключении…
– Кто этот человек? – снова попробовал Бельфор.
– Не генерал Тимур, – устало сказал я, – неужели вы думаете, что я стал бы скрывать от вас его имя?
– Думаю.
– Дело ваше. Думайте что хотите…
Мы пили чай и присматривались друг другу. Это было тяжело… ни один из нас не доверял другому ни на грамм. То, что произошло почти сто лет назад, – незримо стояло между нами…
– Почему вы покинули Мексику?
Генерал презрительно сплюнул на пол.
– Мне нет дела до этих людей. Они не хотят жить.
– Не хотят жить, генерал?
– Вот именно…
Генерал щелкнул пальцами, приказывая принести еще чая. Чай здесь был отличным, крепчайшим.
– Когда нас… нас просто выбросили здесь, месье, мы выстояли по одной простой причине. Нам негде было жить. У нас не было страны. Мы никому не были нужны.
Я пожал плечами.
– Вас принимала Аргентина. Штаты. Даже мы.
– А… бросьте. Это предатели. Те, кто предал Францию и бросил ее на произвол судьбы. Настоящие патриоты собрались здесь, выброшенные на африканский берег, и решили: к черту весь мир, если у нас нет больше земли для Франции – значит, Франция будет здесь. А там – нет ни одного человека, который бы держался за свою землю. Любой думает, как разбогатеть и сбежать. Они не хотят жить.
– Ну, Альварадо же не сбежал…
– Альварадо…
Генерал о чем-то задумался. Потом перевел стрелки.
– А почему вы ввязались в это дерьмо в Персии?
– Молот Ислама меня спрашивает об этом?
– Вы цацкаетесь со своими муслимами, скажу я вам. С этим – у вас будут проблемы. Скорее раньше, чем позже.
– Как думаете, почему ислам так популярен среди бедняков? – вопросом на вопрос ответил я.
– А… Они просто не желают вылезать из своих деревень…
Я покачал головой.
– Поменяйте местами причину и следствие. Ислам – религия общины. Община – способ самозащиты людей от того, что вы отнимаете у них землю. Дайте им возможность зарабатывать на жизнь – это отвратит от ислама
Генерал зло смотрел на меня.
– Вы говорите, как социалист.
– Нет, как практик…
Идиоты… Франция вообще страна больших идиотов, мы хорошо изучали ее историю. Держава, претендующая на мировое господство, свалилась в революцию. Трибуналы, выносящие смертные приговоры за «отсутствие гражданских чувств» – надо же придумать. Озверевший народ… захватив одну из придворных дам, они отрубили ей голову на гильотине, и кому-то пришла в голову идея преподнести голову сей дамы в подарок Королеве, которая тоже ждала казни. А по пути они завернули к куаферу, чтобы тот изобразил на отрубленной, измазанной кровью голове некое подобие придворной прически. Вот таков был этот народ – ничуть к сему времени не изменившийся [91] . И жаль, что в то время не было Антикоммунистического фронта.
91
Описаны реальные случаи. Французскую революцию изучали в гимназиях, людям нужна была прививка против революционной заразы. Так что князь Воронцов испытывал к французам совсем не добрые чувства. Это был народ, убивший своего монарха, – и, как аристократ, князь Воронцов всегда это помнил.
Недобрый, и становящийся все более недобрым, разговор прервал человек в белом халате, накинутом поверх военной формы. Они все здесь так ходили… врачи долбаные.
– Он раскололся, месье генерал, – сообщил человек, – дал слабину.
– Что он говорит? – быстро спросил Бельфор.
– Ничего, месье генерал. Он требует русского. Говорить будет только с ним.
Генерал остро глянул на меня.
– Значит, кто этот человек, вы не знаете, князь?
– Слово чести.
– Хорошо, – решил генерал, – постарайтесь расколоть его. В наших же общих интересах…
Французы постарались. Как следует постарались, при нас такого в Персии я не видел. Видимо, девяносто лет вялотекущей войны кого угодно превратят в зверя. Французы использовали электроток и зубную машинку, причем переборщили…
Я постучал в дверь – мне открыли, за ней стоял сержант Легиона.
– Приведите его в порядок, – сухо сказал я, – позовите врача. Так я работать не буду.
Легионер взглянул на меня подозрительно, но отправился за врачом. Я посмотрел в большое зеркало… можно деньги поставить на то, что оно без амальгамы, одностороннее. Знаком показал, что я думаю обо всем об этом…
Пришел врач. Точнее – армейский санитар. Приведение допрашиваемого в порядок заняло минут двадцать, все это время я молча сидел и думал. Опыт Персии научил нас не доверять информации, полученной под пытками: на Востоке живут прирожденные лгуны, они соврут все, что угодно, чтобы избежать боли. Но этот человек был кем-то другим, он родился не на Востоке – готов был поклясться.