Бой вечен
Шрифт:
Но изменчивая и непредсказуемая девчонка по имени Фортуна сегодня была с нами до конца. Мысленно готовясь к последнему бою и прокручивая в голове все, что нужно сделать и как сделать, чтобы не попасть к этимв руки, – я не услышал вертолетных винтов. Обратил внимание, только когда вертолет подошел к нам метров на сто и завис. Я не знал порядка опознания, принятого у парашютистов – а вот у Патриса был фонарик, и он быстро отсигналил требуемое. Получил ответ, после чего вертолет начал снижаться, зависая над крышей…
Воздушный поток, создаваемый огромными винтами, едва не сшибал с ног, вертолет развернулся и притерся к крыше опущенной аппарелью. На крышу высадились парашютисты, подняли в десантный отсек раненого
Я и здесь поднялся последним… как старший по званию, хотя здесь это не имело значения, потом на откинутую аппарель один за другим запрыгнули парашютисты, секунда, другая – и наполненный злом и ненавистью мир дрогнул и пошел вниз – вертолет уносил нас домой оттуда, где мы должны были умереть, возвращал к жизни.
Только сейчас я понял, насколько устал. Так прямо и сел у открытого люка, прислонившись спиной к стенке десантного отсека. Думать не хотелось ни о чем – ни о том, что сделано, ни о том, что сделать только предстоит.
Один из парашютистов – здоровенный, мордатый, в легкой каске, похожей на хоккейную, шумно плюхнулся рядом – видимо, кто-то сказал ему, что я русский, и ему захотелось поразвлечься. У них сегодня не такой ненормальный день, как у нас – высадили группу в городе и сейчас летят обратно на базу.
– Эй, чувак! – проорал он. – Ты мне нравишься! Тебя подвезти?
Я порылся в кармане, достал jette – так здесь называли бумажку в сто франков, протянул ее парашютисту.
– До базы ВВС Рауль Салан [86] , пожалуйста. Сдачу оставьте себе…
Парашютист взял банкноту, дружески толкнул меня в плечо и жизнерадостно заржал…
Вертолет трясло – над городом очень непредсказуемые воздушные потоки. Я заставил себя встать, держась за сетку, которой был обтянут фюзеляж изнутри, я сделал шаг в глубь десантного отсека, потом еще один. У пленного были парашютисты, я включил фонарик и…
86
Рауль Альбин Луи Салан, в нашем мире кавалер Ордена Почетного легиона, командующий контингентами французской армии в Индокитае и Алжире, глава Секретной военной организации ОАС. За мятеж арестован, приговорен к пожизненному заключению, потом освобожден. В этом мире – выдающийся военачальник, министр обороны, потом военный диктатор Франции. Не допустил превращения Французского Алжира в арабское государство. Крайне правый – но в этом мире крайне правых очень много у власти.
Это был не генерал Абубакар Тимур. Мы вытащили пустышку. Опять.
Пустышка…
Утро следующего дня
Вилла Сусини, Алжир
Патрис зашел ко мне, когда я успел немного попасть, до этого меня не беспокоили. Он был в полной форме французских парашютистов, белый берет [87] красиво сложен и заткнут за погон. В руке – бутылка, на горлышко надеты два пластиковых стаканчика. Мы посмотрели друг другу в глаза, и я понял – не довезли…
87
Белый берет – отличительный знак спецназа Французского иностранного легиона. На самом деле он не белый, а светло-серый.
– Как его звали? – после минуты тягостного молчания спросил я.
– Шарль… – сказал он. – Но настоящее имя Зоран.
– Зоран? – непонимающе переспросил я.
Вместо ответа Патрис плюхнулся на стул, откупорил бутылку вина – красное вино положено в Легионе по рациону, как у нас на кораблях нижним чинам положена «от Государя» чарка водки [88] . Разлил по стаканчикам, бутылку поставил на стол. Выпили не чокаясь.
88
Шесть унций, сто семьдесят граммов – немало.
Стоя…
– Он был сербом… – сказал Патрис. – Эмигрант во втором поколении. Рос в интернате Легиона, семью вырезали террористы. Не прошел по физическим тестам, поступил в национальную жандармерию. Он очень хотел в Легион, понимаешь?
Я кивнул.
– Сколько ему было?
– Двадцать шесть…
Вот так вот. Когда же все это закончится… Как поле из лавы… только не остывает. Идешь и не знаешь – то ли корка спеклась, то ли сейчас проломится под ногами, и ты провалишься в расплавленную чудовищной температурой огненную плоть земли.
И сгоришь…
– Месье Александр… – нерешительно начал Патрис.
– Да.
– Шарль… очень любил петь песню… а я не знаю вашего языка и не могу ее спеть. Это сербская песня… он говорил, что эту песню пела им с сестрой мать, когда они были маленькие… Сестру тоже убили. Может быть, вы знаете эту песню, месье Александр? Я не знаю… там есть такие слова… Снова над родиной ночь…
– Я ее знаю, месье адъютант [89] .
Эту песню я и в самом деле знал, ее знали многие в России. С ней была связана скандальная история – когда Апостолический король Венгрии, Хорватии и Император Австрии Франц Максимилиан решил посетить Россию с визитом – полиция предприняла беспрецедентные меры безопасности, в Санкт-Петербурге на время визита не осталось ни одного серба. Но когда карета ехала по Невскому и Франц Максимилиан решил выйти, чтобы приветствовать русский народ, – эту песню русские люди запели ему в лицо.
89
Сержантское воинское звание Легиона, четвертое по старшинству из пяти.
Политика государства – это одно. А политика народа – другое.
– Тогда… Месье Александр, мы можем вас просить…
– Можете, месье адъютант. Идемте.
Русы не имают страх! Жило преданье в веках… Память святую хранит Горных отрогов гранит. «Тамо, далэко…» — Где тих морской прибой, Там где-то сербское войско Бьется с несметной ордой. Снова на поле На битву вышла рать… Кровью исходит последней Милая Сербия-мать! В горы юнацы идут, Будто молитву поют… Каждому доля своя — «Живэла Русия!» Снова над Родиной ночь — Сил нет беду превозмочь… Волчьею стаей враги Сербию рвут на куски! «Где же Святая, ты, Русь?» — В сердце у сербина грусть… Где же громада твоя?! «Живэла Русия…»Группа легионеров – парашютистов первого парашютно-десантного полка в парадной форме, с беретами, засунутыми под погон, и со свечками в руках стояли вокруг кровати, на которой лежало накрытое белой простыней тело. Там, где должна была быть голова, лежал белый берет – знак специальных сил Легиона, который этот парень так хотел получить и при жизни не получил. Грубые, сильные, мозолистые руки держали тонкие палочки воска, дрожало, колыхаясь пламя свечей…
А я пел…
Как мог. Как умел.