Боярин: Смоленская рать. Посланец. Западный улус
Шрифт:
Да-а-а… даже на свечках экономил, то же еще – «боярич»! Вот уж действительно – загоновый.
Однако, а который сейчас час? Судя по солнышку, три, а то и четыре… Господи! Вот это да, вот это эксперимент… затянулся, жаль только, что в сей неуютной эпохе Ремезову было как-то не особенно интересно. Что тут делать-то? Скорей бы назад, в мансарду! Да, по всем канонам, уже давно было бы пора… и все же до сих пор Павел оставался в чужом теле. Почему так? А поди, пойми… Ничего, потом разберемся.
В дверь поскреблись, осторожно так постучались.
– Войдите,
Переступив через порог, первым, поклонившись, вошел тиун Михайло, за которым показались еще двое парней, тащивших какую-то широкую скамью, словно тут скамеек мало было. За парнями, низко поклонившись, вошел коренастый и широкоплечий детина с черной бородищей до пояса и большим кнутом в руках, уже за ним дюжие слуги ввели совсем юного парнишку, светловолосого, худенького, с бледным лицом, в рваной, окровавленной местами, рубахе.
– Прям сейчас пытать зачнем, господине? – еще раз поклонившись, деловито осведомился бородач.
Как его называл тиун? Окулко-кат, кажется… То еще прозвище… даже не прозвище – профессия!
Не успел Павел и слова сказать, как с паренька сорвали рубаху, разложив несчастного на специально принесенной скамье…
– Эй, эй! – вскочив, замахал руками Ремезов. – А ну-ка, пошли все прочь! Прочь, я сказал! И скамейку эту поганую забирайте.
– Так, господине, мне его так и пытати? – ничуть не удивившись, деловито осведомился Окулко-кат. – Только начал, два удара едва успел, а ты наказывал – дюжину. Али больше уже?
– Прочь, сказал! – Павел остервенело притопнул ногою. – Достали уже, садисты чертовы! Квасу бы лучше принесли.
– А квасок уже девки тащат, – кланяясь, ласково улыбнулся тиун. – Умника-то забрать…
– Нет! Здесь оставьте.
– Ага, господине… и кнут.
– Да подавились бы вы кнутами своими! – рассвирепел Ремезов, которого уже по-настоящему раздражала вся эта нелепая ситуация. – Непонятно сказано? Во-он!
Все наконец-то вышли… кроме испуганно моргавшего парнишки… этого, как его… Демьянки Умника.
– А ты что встал? Садись вон, на скамейку, – сверкнул глазами молодой человек. – Что-то квас не несут…
– Несут, господине, – осмелился подать голос мальчишка. – Девки-то в дверь давно стучатся.
– Стучатся? – Павел удивленно приподнял левую бровь. – Чего ж я не слышу-то? Впрочем, слышу – словно мыши скребут.
– Они, господин, громче и не смеют.
– Кто не смеет, мыши или девки? А, черт с ними со всеми! Да где ж там мой квас?
Отрок проворно распахнул дверь, и в светлицу тотчас же ввалились две замарашки-девчонки – одна несла в руках большой кувшин, по всей видимости – с квасом, другая – большой поднос с пирогами.
– Заодно и поедим, – увидав пироги, пошутил Ремезов. – А то когда еще у них тут обед.
Девушки, поклонившись в пояс, ушли, и Павел поманил пальцем парнишку:
– Садись вон, на скамейку, в ногах правды нет. Да рубаху-то надень, за столом все-таки. Ну, чего
– Демьянко Умник, – качнув головою, отрок опустил глаза.
Белобрысый, худой, смуглый… или, скорее – грязный – он чем-то напоминал… беспризорника из кинофильма «Путевка в жизнь». Напоминал, да… причем Ремезов точно помнил, что никогда такой фильм не смотрел! Как не читал и повесть Франсуа Мориака «Мартышка», персонажа которой почему-то напоминал Демьян.
А, ладно… после во всем разберемся, дома.
– Ты почему Умник-то? – хлебнув квасу, осведомился молодой человек.
Парнишка, поспешно вскочив, принялся кланяться, и Павлу пришлось прикрикнуть:
– Хватит! Хватит, я сказал! Садись и – сидя – рассказывай.
– Так, господине… ты, верно, ведаешь.
– Ведаю! – Ремезов раздраженно пристукнул ладонью по столу, от чего его юный собеседник дернулся, словно бы получив удар по лбу. – Но от тебя все хочу услышать. Говори!
– Язм, господине, крылья сладил… думал полететь, яко птица, – опустив голову, прошептал подросток.
– Крылья? – Павел едва не поперхнулся квасом. – Из чего ж ты их сладил?
– Прутья ивовые лыком обвязал да обтянул кожей.
– А кожу откуда взял?
Демьянко опустил голову еще ниже и замолк.
– Ну? – нетерпеливо спросил Ремезов. – Украл – так и скажи, значит, за кражу тебя сейчас и били, а вовсе не за то, что полетать вздумал!
– Не украл, господине, – по щекам парнишки потекли слезы. – Просто взял… хотел вернуть, как полетаю. Крылья бы разобрал и…
– Ну, ладно, ладно, – молодой человек устыдился собственного поведения, ишь ты, учинил тут допрос. В конце концов, какое ему дело-то – украл тут кто-то что-то или не украл.
– Так полетал?
– Немножко, – смущенно кивнул собеседник. – С горки разбежался, подпрыгнул… аршинов пять пролетел, а потом – в крапиву.
– В крапиву, – передразнил Павел. – Аршинов пять и без крыльев пролететь можно… особенно когда пьяный, в овраг да кубарем.
– А кожу я бы Никите-кожемяке вернул, ты, господине, не думай! Просто не успел – увидали все, налетели…
– Налетели… Родители-то твои кто?
– Так ить, господине – в мор еще сгинули, летось с десяток назад. Меня бабка Филимона, царствие ей небесное, взращивала.
– Ладно, иди покуда, – подумав, «боярич» махнул рукой. – Да! Тиуна ко мне покличь!
Поспешно вскочив на ноги, Демьянко поклонился и выбежал прочь.
Михайло-рядович явился в тот же миг – скорее всего, под дверью, собака, подслушивал. Впрочем, черт с ним…
– Вот что, Михаил, – глядя в окно, задумчиво произнес Ремезов. – Ты паренька этого, Демьяна, не трогай – такой тебе будет мой наказ. И кату скажи!
Тиун поклонился:
– Уразумел, батюшко. Обедать желаешь ли?
– Обедать? – Павел снова посмотрел в окно, на садящееся за дальним лесом солнце. – Пожалуй, уже пора и ужинать.